Евгений Финкель - Дети Грауэрмана. Роман-рассказка

Вышла. А потом ее сбила машина.

Я пел всегда. И никогда не нежно.

Сказать по правде, не пел, а орал. Но мама считала, что у меня абсолютный слух. А потому, когда в возрасте трех лет я нагло заявил «Мама, больше никогда не пой», она навсегда перестала петь про лунную поляну, чтобы не травмировать хрупкий талант.

Я же подобную заботу о ближних проявлял редко. И искал себе слушателей везде и всегда.

Оказавшись в троллейбусе по дороге к больницу (в детстве меня постоянно таскали по врачам), я вскарабкивался на сиденье и вопил, силясь перекричать всех:

Моя еврейская бабушка была близка к инфаркту. И волоком тащила потом меня в Филатовскую (что рядом с Планетарием), не решаясь больше сунуться в общественный транспорт.

Добрая докторша Руфь Самуиловна, успокаивая Бабаню, на своё горе решила проверить – не оказала ли скарлатина губительное воздействие на слух и голос ребёнка. На предложение «Женя, скажи что-нибудь» я ответил диким рёвом:

Потом настало время революционных песен, разученных под руководством деда Гриши, у которого с советской властью были свои счёты.

Иййй…

Деду нравилось. Он разрешал мне петь в троллейбусе.

Мне семь лет, почти восемь. Я выпускник первого класса. И я же боец 13-го отряда пионерского лагеря имени Зои Космодемьянской. Моя мама вожатая 1-го отряда. У старших – КВН. Мне предложена роль Цыганёнка в сценке про Неуловимых мстителей. В 13-м отряде завидуют все.

По сценарию было так. Я выхожу, делаю широкий взмах рукой и произношу «Цыганский романс! Очи чёрные!» И тут «тра-та-та» – я падаю замертво, меня утаскивают за кулисы под мои крики: «Спрячь за высоким забором девчонку…» Вот и вся роль. Смешная, но короткая.

Вышло так. Я махнул рукой «Цыганский романс! Очи чёрные!» Тут «тра-та-та». Глянул в сторону «пулемётчика». Придумал: «Мазила». И заорал:

Это не укладывалось в сценарий. Пулемётчик превратился в кавалериста и со шваброй наголо бросился на маленького очкарика. А вот вам фиг. Вёрткий я.

Бойцы 1-го отряда гонялись за мной по сцене. Но сквозь грохот баталии доносился до зрителя мой голос писклявый:

Триумф! Жюри было единодушно. Цыганёнка до вечера носили на руках. Утром я проснулся знаменитым, с первой в своей жизни кличкой «Очи Чёрные».

– Мама, правда, голубые?

В лагерь имени «Зои Космодемьянской» меня привезла мама. Она меня там спрятала. Не всем так повезло. Другие мои одноклассники хоронили Валерика.

Виталька Графов и Валерка Никандров. С Валериком мы успели почти подружиться еще до школы. Его папа работал на нефтяном заводе, у него была служебная машина, на ней мы ездили летом в лес. Мы – это Валерка, его папа и мама, моя мама и я. Помню одуванчики и какие-то ржавые штуки… Виталик неважно учился и был каким-то неприметным. Дружить с таким я не мог никак. Уже после школы, рассматривая старую классную фотографию, я обнаружил, что он был тонок, большеглаз и красив.

Однажды мы узнали – все сразу – что Виталик и Валера взорвались. Говорят, это была большая банка с краской, в которой они проковыряли дырку, вставили фитиль и подожгли. Но что-то не получилось, банка взорвалась сразу…

Мы все тогда что-нибудь взрывали. Да и потом тоже. Делали порох из серы, селитры, угля и марганцовки. Добывали на Быковском аэродроме магний из разбитых вертолетов. Потом точили магниевую крошку напильником. В худшем случае отделывались ожогами.

Виталик и Валерик сгорели почти полностью. Их потушили слишком поздно.

Первым умер Виталик. В гробу он был синим. Наши мамы сшили нам красные повязки с черным ободком. Директор школы Александр Васильевич решил, что для всех нас будет «хорошим уроком», если мы похороним своих товарищей.

Вторым умер Валерик. В гробу он был оранжевым. Этого я уже не увидел. Мама решила, что у меня нервный срыв. И увезла в пионерский лагерь, где в живом уголке жил настоящий орангутанг. Но я все равно боялся спать.

После лета мы вернулись домой. Я смотрелся в зеркало и видел морщины. Морщины мне нравились.

Это было очень больно.

И обидно.

Потому что глупо.

В «Зое Космодемьянской» нас водили плавать на озеро. Там такие мостки. И с них надо прыгать. Было страшно, но все побежали – и я побежал. И прыгнул. Плавать я тогда еще не умел, зато умел идти на дно. Добрался я до дна, схватился за сваю, подтянулся – высунул нос. Дышу.

Я вокруг вопли и брызги. Не люблю.

Снова ушел на дно, и по дну добрался до берега.

Чувствую, пора пописать. И босой в трусах карабкаюсь на песчаный мыс, где то ли ели, то ли сосны.

Вскарабкался. Чувствую, не писать мне пора.

Присел. Смотрю на ужасное внизу. Никто меня не видит. Хорошо.

И тут случилось страшное. Очень болезненное. Совершенно несправедливое. Кто-то вдруг хвать меня! За это самое. Ну, у мальчиков есть, у девочек нету.

Кааак я кричал! Я тааак кричал, что снизу ко мне бросились все лагерные мучительницы разом.

О, ужас. Как быть?

Натягиваю трусы.

А они бегут.

Что им сказать-то? Что меня туда укусили?

Позору…

Оглядываюсь. Кругом вереницы рыжих муравьёв.

А они бегут. Мучительницы.

И тут, о чудо, вижу Огромный Белый Гриб. Мне по колено.

Я его вытаскиваю и поднимаю над головой.

Они добегают.

– Ого, Финкель, вот это Гриб! Ты поэтому так кричал?

– Ну, да.

– А ты знаешь, Женя, что посреди муравейника голый стоишь?

– Ой.

В первом классе учиться – не куличики лепить. Тут тебе и костюмчик мышиный, и ранец, и уроки.

Но самая мука – терпеть.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.