Евгений Финкель - Дети Грауэрмана. Роман-рассказка

Дядя Миша считался инвалидом войны: когда их, призванных, собрали у военкомата, началась бомбежка, и дядя Мишу контузило кирпичом по голове. Об этом он любил рассказывать в поддатом состоянии, а поддавал он часто, особенно после того, как доказал свою инвалидность и получил военную пенсию. Где он работал? Мне кажется – нигде.

У Валентины была открытая форма туберкулеза, но она работала на телефонном узле. Томка была нашим с Алямом наглядным пособием по изучению физиологических отличий мальчиков от девочек (натопив кухню, нас купали одновременно, в трех детских ванночках, пока Алька не пошел в школу).

Коридор между комнатами Кунявских и Васильевых имел квадратную форму и в левом от входа в квартиру углу стоял огромный дореволюционный шкаф, в котором каждая семья имела свою полку.

Этот коридор отделялся от следующего, более узкого, никогда не закрывавшейся дверью, за которой на правой стене висел телефон. Следом шла дверь в нашу, тоже 25-метровую комнату с двумя окнами.

Когда отец вернулся с фронта, дедушка попросил его уступить половину комнаты маминому старшему брату Леве, который жил в жутких условиях на Красной Пресне с молодой женой Валентиной и новорожденной дочкой Ирой. Дедушке папа отказать не мог, и комнату разделили двумя шкафами и ширмой надвое.

Моя кровать стояла между двумя шкафами у ширмы, а так как патрон для лампочки был один на две половины, то, в специальный, фарфоровый патрон, вворачивали «пятисотку». Обе семьи выходили в коридор через общую дверь.

Так продолжалось год или два, а потом комнату разделили на две (наша 13 кв. метров, а Лёвина – 12) перегородкой из «сухой штукатурки», и из Лёвиной комнаты прорубили дверь рядом с дверью в маленькую комнату Кунявских.

Много позже, когда «старый большевик» Лев Шапиро получил отдельную квартиру, перегородку снесли, но новую дверь заделывать не стали. Закрыли старую дверь, а так как стены были толщиной более 1 метра (в этой стене был когда-то камин с дымоходом), в дверном проеме устроили большой стенной шкаф.

Стены между окнами тоже были метровой толщины. На подоконниках можно было лежать! Простукивая стену между окнами, я обнаружил пустоту, что подтвердилось, когда я проколол штукатурку спицей для вязания. Однако вскрыть стену мама не дала. Жалею до сих пор: в доме, где был магазин «Консервы», в тайнике, сделанном в стене, нашли «Маузер» с патронами, хотя ничего, кроме больших неприятностей, это «кладоискателям» не принесло.

Напротив нашей двери была дверь в кухню. Большую, где-то метров 15. В кухне было небольшое окно, выходившее в маленький двор. Под окном был дореволюционный «холодный» шкафчик. Была в кухне большая, глубокая чашеобразная чугунная раковина, с которой давно облетела вся эмаль, с краном холодной воды.

Под этим краном Васильев, который всей своей пролетарской душой ненавидел «жидовскую» квартиру, обожал мыть свои натруженные, мозолистые пролетарские ноги и стирать портянки, наслаждаясь воплями жидовок, почему-то решивших в это время в кухне готовить.

Еще в кухне стояла огромная (в детстве всё кажется огромным) дровяная плита, с духовкой и очень красивыми чугунными дверцами, которую при «газификации» заменили на две четырехконфорочные газовые плиты.

Когда мы подросли – мне было за 10, Аляму почти 12, а Борьке все 15, то начали еженедельно колотить Васильева за его антисемитские выходки и словоизлияния. Поддатый Миша на ногах стоял плохо, чем мы и пользовались. После экзекуции Миша дня два вел себя пристойно, потом цикл повторялся.

Отец, очевидно, считал происходящее ниже своего достоинства, женщины при экзекуциях тихо ликовали, а Валентина, дождавшись пока мужу пустят кровь, с нашей помощью утаскивала его в комнату, замывать.

Дедушка Марк Моисеевич редко выходил из своей комнаты… Но как-то, когда мне было лет 10, показал, как надо держать кисть, чтобы не выбить ее при ударе. Он-то откуда это знал?

За нашей комнатой была маленькая, в одно окно, вторая комната Кунявских, в которой жил повзрослевший Борис, а далее шла комната метров 18 с двумя венецианскими окнами, в которой жили тетя Соня с дедушкой. В окна изредка заглядывало солнышко.

Все наши комнаты когда-то шли анфиладой, и, кажется, даже были двери в смежную квартиру, но после революции двери между комнатами забили.

В конце «узкого» коридора был туалет, в котором стоял дореволюционный унитаз Columbia и висели четыре крышки от унитаза: у каждой семьи – своя. Гигиена превыше всего!

У туалета коридор делал Z-образную «загогулину». Двери к Борису и Соне были справа, а в тупике была дверь в ванную комнату. Слева в ванной комнате стояла дровяная чугунная колонка с очень красивыми барельефами на круглых стенках и дверцах топки, с поддувалами.

Когда приходила наша очередь мыться, топить колонку торжественно поручали мне. Что я и делал с наслаждением. И, наконец, чугунная ванна, с местами сколотой эмалью. С бронзовым краном на стене и с двумя бронзовыми вертушками горячей и холодной воды. Ванна была огромная: больше метра в глубину и ширину и длиной метра два с половиной. Я в ней «плавал» лет до 14-ти.

Потом провели газ, колонку выбросили, а на ее место водрузили ублюдочную раковину. Ванну тоже выкинули, поставили на ее место современную, но повесили газовую колонку. Поставили вечно текущий современный кран, но с душем. На этих современных кранах я приобрел свой первый опыт сантехника.

Газовая колонка была «с фитилем» и блокировкой подачи газа, когда фитиль не горит. Но это в теории. Мое счастье, что, устанавливая колонку, перевесили дверь ванной комнаты так, чтобы она открывалась наружу. Над дверью была застекленная фрамуга (со старых времен). Как-то зашел я в ванную комнату. Фитиль не горит. Нет, чтоб понюхать. Зажег спичку… Очнулся в коридоре… В башке звон… Весь пол в стекле… Лежу на полу в конце коридора, упираясь спиной в Лёвину дверь… Волосы на голове и по телу дымятся. А когда глянул в зеркало – на роже ни единого волоска… Колонку нам потом поменяли.

Зимой 1944—45 раздался звонок в дверь. За дверью стояло что-то, похоже, женского пола, закутанное в жуткое рваньё. Очень тихо существо объяснило, что жило в этой квартире до 1918 года. Сейчас идти некуда. Нельзя ли обогреться и, если можно, переночевать. Бумажка, разрешающая ей жить в Москве, у неё есть.

Так появилась бывшая хозяйка квартиры №10 Мария Стефановна, проще – Степановна. Больше всех возмущался Васильев.

Наши женщины сожгли завшивленную одежду, отмыли, одели, как могли, поделились едой и… вызвали участкового. Тот прибыл, изучил «тугамент» и подтвердил, что «бумага» правильная, жить можно, только надо зарегистрироваться. Что и было сделано.