Гаджимурад Гасанов - Зайнаб (сборник)

– Береги себя, Муслим, – одними губами прошептала Зайнаб. – Мы с твоей матерью будем молиться за тебя.

Это были единственные слова Зайнаб, которые Муслим услышал со дня гибели ее отца. Она приподнялась на цыпочках, холодными губами прильнула к его щеке, что-то мягкое и теплое сунула ему в руку и быстро растворилась в туманной дымке.

– Я вернусь, Зайнаб, обязательно вернусь!

Муслим глазами, полными слез, смотрел вслед Зайнаб, пока шорох ее шагов не растворился во тьме.

Рано утром Муслим на коне председателя колхоза отправился в районный центр. В шести километрах от селения, на развилке двух дорог, там, где в расщелину скалы закидывают камешки удачи, раздался одиночный ружейный выстрел. Муслим вздрогнул, побледнел как белое полотно, на черкеске, с левой стороны груди, образовалось темное пятно. Руки, ноги – все тело стало свинцовым. Он странно закачался в седле, грудью упал на луку седла, накренился и свалился под ноги коня. Предательская пуля, пущенная с макушки скалы, оборвала жизнь джигита…

Когда до Зайнаб дошла страшная весть, она застыла на месте, словно восковое изваяние. На место преступления за телом Муслима отправились все сельчане. Его привезли на колхозной арбе. На юрте занесли в саклю тетушки Сельминаз. Зайнаб как села у изголовья любимого, глядя ему в лицо немигающими глазами, так и оцепенела. Причитания хоры, устроенные родными и близкими у изголовья покойного, проходили мимо ее сознания. Она не голосила, в горе не царапала лицо, на голове не рвала волосы, даже не издала ни единого стона. Она опустилась на колени перед Муслимом, неосознанно качалась из стороны в сторону. Иногда ему давала ласковые имена, звала в горы, на их любимые с детства места; упрекала, что в последнее время он не часто заглядывает к ним в саклю, не слушает ее песни; обещала, что к следующему его приходу сочинит новую песню, посвященную ему… Только, когда под общую молитву улемов тело покойного стали выносить из комнаты, она повисла на носилках, умоляя, чтобы его оставили в покое. Она висела на нем как живая мумия с округлившимися от изумленного вопроса глазами. Но когда до сознания дошло, что ее любимый должен найти покой на кладбище, она без слов отпустила носилки, ни на кого не глядя, направилась к порогу комнаты. У порога в пояс поклонилась покойному и тихо вышла.

В день похорон Муслима из районного центра в село прискакали важные чиновники в мундирах. Они посетили место гибели Муслима, делали какие-то замеры, что-то записывали в блокноты, спорили, опять мерили. Потом отправились в сельский Совет, туда вызывали тех, кто первым обнаружил убитого, друзей Муслима, и после повторных расспросов отправились обратно в райцентр. На следующий день за селом в лесу раздались пулеметные очереди, ответная пальба. А вечером к административному зданию сельсовета на колхозных арбах привезли несколько трупов убитых бандитов, пленных. Среди пленных находились несколько жителей этого населенного пункта. А среди убитых бандитов оказался и Мурсал…

Зайнаб носила траур по отцу и Муслиму как неизбежную предопределенность небес, как долг дочери перед загубленным врагами отцом, как память перед предательски убитым женихом. Стресс, полученный от этого удара, притупил все ее чувства. Горе растворило время и временные границы, они стали необозримыми. В ее сердце никак не умещалась мысль, как она могла потерять таких дорогих для нее людей.

Она никак не могла уразуметь, как случилось так, что она находится по одну сторону мира, а отец с Муслимом – по другую сторону. Но когда в один из дней туман, повергший ее сознание во тьму, растаял, паутина, сотканная черной вдовой, расплелась, над ее головой неудержимым грузом нависло страшное ощущение невосполнимой утраты. Только теперь до нее дошло, какое горе настигло ее и ее семью. От этой мысли сосущая под ложечкой боль, тупая, сводящая с ума, ломающая сознание, оглушила ее. Перед глазами завертелись черные круги, бессильно подкосились ноги, она упала на пол. Сознание помутнело.

Зайнаб, когда очнулась, не помнила, сколько времени она пролежала в бессознательном состоянии. Вокруг нее беспомощно суетились братья, кто брызгал ей на лицо воду, кто плакал, кто в страхе вылупился на нее. Первая мысль, которая пришла к ней, когда она очнулась – с ней рядом нет ни отца, ни Муслима. Ее сознание пронзал ужас, в сердце – опустошение.

Со временем ужас одиночества, потеря дорогих людей лишили ее главного стержня – желания дальше жить. Зайнаб за короткое время сильно изменилась, она стала неузнаваемой: бескровное лицо с огромными глазами, заостренный нос с раздувающимися ноздрями. Неизменными остались ее осанка, осанка королевы, и красивая, горделиво приподнятая головка.

Она все время молчала. На вопросы братьев, родных отвечала двумя краткими словами: «да», «нет». Она не знала, как жить дальше, без опоры, без знания жизни, без надежды.

А некоторые недоброжелатели даже в ее молчании искали какой – то горделивый шарм. Она носила траурное одеяние, к которому привыкла, как к ежедневной привычке рано утром вставать, будить братьев, кормить их завтраком, ночью ложиться в опостылевшую постель.

Даже траурное одеяние не портило былую ее красоту. Своим умением носить даже траурные наряды она приводила в изумление сельских красавиц. В скором времени все девушки, молодые женщины села стали подражать Зайнаб в одеянии. Только одна Зайнаб, находящаяся в мире грез и воспоминаний, вокруг себя не замечала никаких изменений.

Редко выходила из дома и почти ни с кем не общалась. Рано утром с зарей, пока все сельчане спят, вечером, когда все закроются за створками дубовых ворот, она с кувшином шла на родник. Она забыла, что такое петь. Ее песни умерли вместе с отцом, любимым, разбитым чунгуром и оборванными на нем вражеской рукой струнами. Ее песни превратились в слезы, ледяными крупицами, застывшими в израненном сердце. Нет, иногда она, погруженная в думы, напевала что-то очень тихое, печальное, вызывающее у случайного слушателя спазм в горле, дрожь в теле. Но это была не песня, не жалоба, не причитание, это было что-то неземное, туманящее сознание, щемящее душу. В такие минуты душевного излияния сестры и братья замирали, тихо садились в соседней комнате и глотали слезы.

Зайнаб понимала, что она обязана держать себя в руках, выстоять перед ударами судьбы. Она обязана не только выстоять, но и придать силы тетушке Сельминаз, душевно укрепить младших братьев. Теперь она кормилица семи голодных ртов, восьмой была тетушка Сельминаз.

Враги хотели видеть ее растоптанной, униженной, доведенной до отчаяния, от одного двора к другому ходящей с протянутой рукой. Они никак не могли понять, где черпает Зайнаб свои силы, кто помогает ей с таким достоинством бороться с терзаниями жизни. Они были в гневе. Стали придумывать для нее такое наказание, под тяжестью которого она вряд ли поднимется.