Валерий Голев - Волчий лог

Директор школы, в какой раз уже выведя Володьку и Ваньку за шиворот на улицу из класса, остановился в нерешительности, размышляя, что с ними делать. То патроны неизвестно откуда принесут и подбросят в топку школьной печки, то портреты Карла Маркса и Фридриха Энгельса снимут со стены и повесят вверх ногами, то воробьёв притащат и выпустят в классе, теперь это. Навстречу шёл командир поста отдельного взвода ПВО капитан Иванов. Бойцы этого взвода отслеживали пролетающие немецкие самолёты: курс, количество, тип, время. Вся информация с таких постов ВНОС – воздушного наблюдения, оповещения и связи – сразу передавалась по рациям и полевым телефонам на головной пост штаба фронта, где она обрабатывалась и принимались контрмеры.

– Здорово, Петрович, куда ты этих оболтусов? – спросил капитан.

– Здорово, да вот… довели учительницу, та аж в школу боится заходить. Веду к председателю, может, он на них управу найдёт.

– Погоди, не ходи, у председателя и так делов хватает, – капитан хитро прищурился и не спеша, доставая из кармана галифе кисет с табаком, из другого, демонстративно поправив кобуру с пистолетом ТТ, Тульский Токарева, вытянул газету для самокруток. – Они ведь не выполняют указание товарища Сталина, – сказал капитан, подмигнув директору и оторвав узкую полоску от газеты, стал скручивать козью ножку. – Товарищ Сталин что сказал? Школьники должны в это тяжёлое для страны время учиться и хорошими оценками наносить удар по немецко-фашистским захватчикам. – Он ещё раз незаметно подмигнул директору и, расправив свои чапаевские усы, нагнулся, чтобы прикурить от спички, зажжённой директором школы. – Выходит, они не выполняют указание товарища Сталина, – кашлянул он и продолжил. – Значит, они саботажники, а по закону военного времени саботажники подлежат расстрелу. – Сурово проговорил он и махнул рукой, как будто перерубил невидимую нить. – Так что, Петрович, передавай их мне. Михельсон! – позвал он мешковато одетого толстого солдата, проходившего мимо. – Ты сменился, свободен?

– Так точно, товарищ капитан, – отчеканил солдат, смешно вытянувшись, подобрав живот.

– Слушай приказ. Этих саботажников, – он затянулся и обслюнявленным концом самокрутки показал на Ваньку и Володьку, – отведи за большак и расстреляй. – Капитан, повернулся спиной к ребятам и незаметно, показав кулак, подмигнул уже солдату. – Ты всё понял? – строго спросил он солдата.

– Так точно! – еле сдерживая улыбку, ответил тот.

– Выполняй приказ, а я пойду за лопатой, там их… и зароем.

– Ну-ка, шагай зараз вперёд, – прикрикнул красноармеец на ребят и примкнул штык-нож к винтовке. Те, постоянно озираясь, молча пошли в сторону большака по пыльной, разбитой автомобильными колесами и тракторными гусеницами дороге.

– Патронов у тебя сколько? – прокричал им вслед капитан.

– Таки не полная обойма, семь штук, – в ответ крикнул солдат.

– Хватит, – капитан махнул ему рукой в сторону большака.

– Думаешь, поможет? – спросил директор.

– На какое-то время поможет, – ухмыляясь в усы, ответил капитан. – А там… живы будем, придумаем что-нибудь ещё.

Ребята еле волочили ноги, они, ноги, были как ватные от страха, цеплялись за каждый ком высохшего чернозёма сбитыми носами ботинок, но им казалось, что дорога под их ногами не медленно движется, а летит. Большак… расстрел… были всё ближе и ближе. Светило ещё тёплое сентябрьское солнце, дул слабый ветер, в поле бил зажиревший перепел: подь – полоть, подь – полоть, в деревне какой раз, устроив перекличку, на разные голоса кукарекали петухи, на чьём-то дворе лаяла собака, на лугу, привязанная к вбитому колу, мычала, требуя пить, тёлушка Ларионычей, у ближнего к школе двора две бабы-соседки на растланной на земле дерюжке деревянными цепами обмолачивали просяные снопы, за базой, в низине перед логом, слышался ровный рокот пашущего трактора, эти родные, знакомые с рождения звуки лились от деревни и растекались по огородам, садам, заливным лугам, выпасам и покосам тихой, ласковой материнской песней.

«Неужели я этого больше никогда не услышу? Никогда не увижу всего этого? Неужели всё, темнота, смерть? – по телу у Ваньки пробежали здоровенные мурашки, никогда раньше ему не было так страшно, как в эти минуты. – Этот злой, толстый ведь жахнет, не задумываясь, из-за какой-то ерунды, подумаешь… увидели трусы у училки», – думал Ванька. Примерно такие же мысли пронеслись в голове и у Володьки.

– Я вам-таки покажу зараз, как издеваться над часовым, – покрикивал с одесским говорком сзади солдат. – Я вам и толстую морду, и жирного кабана щас семью патронами припомню.

Ванька незаметно перекрестился и начал шёпотом читать «Отче Наш», его жалкие, мокрые от слёз глаза смотрели в небо, туда, на медленно плывущие белые облака, которым не было никакого дела на то, что происходило здесь, внизу.

Только Ванька прошептал:

– …а избави нас от лукавого.

Солдат вдруг запнулся и начал материться. Ребята обернулись. Часовой, споткнувшись о глыбу ссохшейся земли, растянулся на дороге, подняв облако пыли, винтовка валялась в стороне, котелок, соскочив с расстегнувшегося ремня, с грохотом катился в колею. Ребята, не сговариваясь, рванули по стерне скошенного ржаного поля в сторону деревни. Так быстро они не бегали никогда.

– Погоди… – почти у самой базы, перед старым овином, в зарослях высохшего бурьяна, задыхаясь, крикнул Володька.

– Я чуть было не обделался, – запыхавшись, проговорил Ванька.

– А я уже… – кряхтя произнёс Володька, спустив штаны, садясь в лопухах. – Ванятк, меня три дня запор мучил, а тут… – Он закряхтел от удовольствия. – Во… здорово! – бросив смятый лист лопуха, надевая штаны, довольный, проговорил Володька.

– Я тоже неделю не могу просраться, замучился булавкой говно выковыривать, всю жопу изодрал, а зараз… думаю, получится. – И Ванька, сорвав ещё зелёный верхний лист лопуха помягче, расстегнул штаны и тоже сел на корточки.

На самой базе, посреди тока, где стояла старая запылившаяся молотилка, быстро идущих в сторону деревни ребят окриком остановил председатель. Он подъехал на подводе, запряжённой Самолётом. Этот жеребец-полукровка на одну половину дончак, на другую – калмыцкая лошадь. У него была большая горбоносая голова, чуть свислый зад и немного растянутый корпус на крепких мускулистых ногах в белых чулках до колен, окрас рыжей масти золотистого отлива. Красивый жеребец, настоящий калмыцкий степняк, было в нём что-то дикое, вольное, степное. Самолёт кусал всех, кто подходил близко к нему, не трогал только председателя и его жену. Из-за этой непомерной злобы его и не мобилизовали в армию, оставили в колхозной конюшне вместе с семилетней жерёбой кобылой и старым мереном, который должен был сам помереть вот-вот. Когда председатель напивался в дым, Самолёт вёз его прямо домой, следя, чтоб тот не свалился с телеги.