Валерий Голев - Волчий лог

За кухонной перегородкой, куда та пошла набрать воды, грохнула крышка чугуна, звякнул ковш о край оцинкованного ведра. Варька вышла и, поставив ковш на лавку, съехидничала:

– Зараз… только платье сброшу. – Она, скрестив руки внизу, взялась за низ платья и, задрав его выше колен, сделала вид, что снимает совсем. Ребята рванули к двери, Ванька споткнулся о порог, Володька кубарем перелетел через него. Раздался громкий смех Кузьмича: «Га, га, га…». Петька тоже засмеялся, вереща, как кастрированный поросёнок.

– О… ну, будя, дурак старый. А ты тоже, бесстыжая, – мать шлепнула по Варькиной плотной, круглой заднице намыленной рукой. – Постойте, куда вы, зараз вечерять будем, – остановила ребят в сенцах Варькина мать.

– Не, спасибочки, тёть Наталья, мы домой, поздно ужо, – смущённо переглядываясь, ответили те и выбежали на улицу.

Было уже совсем темно, всё небо было усыпано звёздами. На деревне лениво перебрёхивались собаки. У Ларионычей с насеста под железной крышей звонко прокричал петух. Ему ответил другой, потом третий, четвёртый, и кочетиная песня понеслась, покатилась по всей деревне, по всем дворам, где хозяева ещё могли прокормить кур. Где-то далеко, пролетая над болотами, противно прокричала серая цапля. Стайка чирков над речкой пронеслась со свистом, рассекая чистый, прохладный воздух.

– На Пупкинские болота полетели, – задумчиво сказал Володька.

– Ты был там? – спросил Ванька.

– Был. Мы с батяней в начале энтого лета, аккурат перед войной, белый мох там драли на новый сруб, по грудки в трясине полные корзины тягали. – И Володька, приложив правую ладонь ребром чуть ниже горла, указал, докуда доходила болотная жижа. Ванька подумал и спросил:

– Слыхал, чего Кузьмич гутарил?

– Чё?

– До Волчьего лога пахать будем.

– Ну.

– Боишься?

– Чё бояться-то.

– Чё, чё… Волчьего лога, дура.

– Зараз как дам в нюх. Сам дура. Чего его бояться?

Ванька задумался и тихо добавил:

– Там кости человеческие, черепа каждую весну вымывает. Помнишь, дед Вова рассказывал? Раньше торговых людей, какие ехали по большаку за товарами на Липецк, Воронеж, Елец, их в логу грабили лихие люди, убивали, потом закапывали, а каких так бросали. Волки там живут… ты же знаешь. Таперече эти… дезертиры.

Володька ничего не ответил, поднял воротник своего старенького драпового пальтишки и пошёл напрямую, через жнивьё 9 9 Жнивьё, стерня – убранное поле после колосовых. , по стёжке.

– Кошка! – вдруг вскрикнул Володька. По полю не спеша скакал серо-рыжий ушастый зверь.

– Какая кошка. Заяц, – ответил Ванька.

– Во здоровенный!.. А их едят? – задумчиво спросил Володька и кинул в зайца грудкой, тот наддал веселее.

– Едят. Я в книжке читал. Да и дед Тишуня рассказывал, что в германскую они их ели, в Польше и в Австрии. Больно уж их австрийцы уважают, – вспомнил Ванька.

– Во подстрелить бы. Мяса-то сколько, – мечтательно произнёс Володька.

– Как подстрелишь? Ружья, аккурат как войну объявили, так у всех и позабирали, – сердито пробурчал Ванька.

– А давай у сержанта у Сибиряка спросим, он охотник, наверняка знает, как их ловить, – загорелся Володька.

– Давай, – согласился Ванька. За разговорами не заметили, как подошли к дому Ивана. – Ну, всё, давай. До завтря, – тихо произнёс Ванька.

– Давай, – ответил Володька и поплёлся к своему двору.

– Ну… зараз начнётся, – прошептал Ванька и толкнул рукой дверь в сени.

– Ах… ты паразит, ах… ты охальник. Ирод, Царя Небесного, ишь… чего в школе удумали. Некому тебя бить, дьявола окаянного, – начала причитать мать. – Твоё счастье, отец на войне. Вот подожди, вернётся, он тебе даст. – Втолкнув Ваньку из сенцев в избу, мать зачерпнула кружкой воды из ведра в стряпке и стала поливать ему на руки. Все уже улеглись, Мишка только сидел на полу и, обняв руками колени, ехидно улыбался.

«Пускай он бил бы меня каждый день, только бы вернулся», – думал Ванька, умываясь, и начал читать про себя слыханную от деда Вовы старинную молитву о спасении ратников и переиначенную им самим во спасение отца. Вода, стекая с рук, с лица, стучала о дно таза, стоявшего на полу. Ваньке казалось, что он читает молитву под самый красивый перезвон. Такой перезвон колоколов он слышал на Пасху, на колокольне Михайло-Архангельской церкви в Кривополянье, до того как её закрыли в 1938 году. «…От пуль прицельных и от пуль шальных. Аминь», – закончил молитву Ванька и перекрестился.

– Чего ты там бормочешь? – спросила мать.

– Мы завтра с Кузьмичом пахать будем, – прошептал он. Мать успокоилась, повернулась к образам, перекрестилась и тихо произнесла:

– Слава Тебе, Господи. – Вздохнув, встала на колени и начала молиться на образа. Под тихий шёпот материнской молитвы Ванька засыпал теперь каждый вечер с начала войны. Засыпая, Ванька думал, почему его отец, не дожидаясь повестки, пошёл на войну, ведь его там могут убить немцы, а эти, в логу, решили в волчьей норе отсидеться, они ведь могут там всю войну просидеть и останутся живы. Всегда спокойный и тихий отец на кулачках на маслину неделю, немало выпив, бил всех подряд, без разбора. Каждый год до войны на масленицу на льду реки Раковая Ряса собирались на кулачки мелеховские против истобенских. Правила были простые: бились до первой крови или пока с ног не собьют, главное чтоб бойцов было поровну с той и другой стороны. Поэтому бывало, чтоб уровняться, истобенские вставали на другой берег, за мелеховских, и наоборот. Были и приглашённые, иногда за выпивку или ещё за что, и те, и другие нанимали мужиков поздоровее из других деревень, дрались и буховские, и колыбельские, и дубовские, бывало очень жарко. После драки лёд на реке был похож на кровавую снежную кашу с начинкой из пуговиц от рубах вперемешку с выбитыми зубами. Оказавшись на разных берегах, отцы, братья, свояки, кумовья, сыновья, зятья лупили друг друга без разбора в кровь. И не важно, какого ты сословия, не важно, православный ты или какой другой веры, не важно, какой ты национальности, встал на этот берег – всё… дерёшься за этот берег, встал на другой… – дерёшься за другой. И если на противоположном берегу против тебя оказался брат или даже отец, всё равно махаться против них должен по-настоящему, потому что ты сам встал на этот берег. Перебегать с берега на берег было нельзя, раз встал, стой до конца, пока с ног не свалят или ты не свалишь всех других. На следующий праздник, на другие кулачки можешь встать, куда хочешь, а в этот раз куда встал, за тех и дерись. Думая обо всём этом, Ванька и не заметил, как уснул. Как поговаривал его отец в таких случаях: «Поееехал… в деревню Храпово».

На следующий день после школы друзья, побросав школьные сумки дома, переоделись в одёжу поплоше. Похлебав пустых щей из лебеды с сухарями, размочив их в щах, поев немного жареной рыбки, пойманной вчера, и запив всё это кислым молоком, помчались бегом по дороге к базе. Там за базой чернел распаханный клин на огромном, бескрайнем ржаном поле. Это поле одним краем доходило до Волчьего лога, а другим уходило аж за горизонт. Трактор Кузьмича было слышно издалека. Добежав до пашни, ребята пошли шагом, на краю, там, где Кузьмич делал разворот, они остановились. Был погожий солнечный день, ветра почти не было, и было видно, как от чернозёма, колыхаясь, как мираж, поднималось марево – тёплый степной воздух. Вокруг стоял пьянящий запах свежевспаханной земли. Трактор Кузьмича двигался в сторону ребят, за ним, постоянно каркая и перелетая с места на место, кружила стая грачей. Кузьмич доехал до края поля и остановился. За плугом сидела молодая девка, хотя лицо её было замотано платком аж по глаза, ребята все равно узнали её сразу. Это была Варька, старшая дочка Кузьмича, первая красавица на селе. Варька лихо спрыгнула с седёлки, развязала платок, закинула руки за голову и сладко, со стоном потянулась. Ребята смотрели на неё, разинув рты.