Агата София - Серый морок дневного неба. Ad libitum, или От фонаря на коду. Маноромижор (сборник)

Ты настораживаешься.

Разве она о чем-то тебя просит?

Храни свои секреты за семью замками – ей-то что.

Просто она хотела тебе сказать, что в последнее время ты потрясающе выглядишь.

Ничего особенного, ей просто с тобой по дороге сегодня. Сегодняшнее ваше «по дороге» полностью состоит из пустой болтовни на общие темы. Ты не готова доверить ей ничего. На следующий день все твои метания возвращаются снова … а ей снова – «по дороге».

Она приветлива, но сдержанна, и она как раз та самая, с кем ты готова поделиться, кто выслушает тебя не перебивая, не выспрашивая подробностей (впрочем, ты и сама все выложишь). И, конечно же, она именно та, кто будет хранить твою тайну – она уверяет тебя в этом, или просто говорит то, что ты ожидаешь услышать.

Не рассказывай никому, все равно не поверят, что ты машинально отводишь взгляд от экрана телевизора, если герои изображают поцелуй, что ты попросту смущаешься от этого. Не рассказывай никому, тем более ему. Его желания более чем определенные, и они совсем не включают в себя общение с маленькой девочкой, которой ты, по сути, и являешься. Не рассказывай ему, что после развода ты попала в разряд «непутевых», по классификации твоих родителей, и что к твоей нравственности предъявляются повышенные требования: как к матери твоих детей, со всеми вытекающими тождественности слов «мама» и «ответственность», и как… к маленькой девочке, которой ты снова стала, став свободной…

Он сам догадается об этом, когда застанет тебя вечером на кухне за телефонным звонком домой, чтобы отпроситься у мамы «до завтра».

Конечно, ты бы не хотела, чтобы он слышал этот нелепый разговор. Тебе станет неловко, ведь рядом с ним ты такая взрослая!

Но, он не станет это с тобой обсуждать, а ты не захочешь обременять его своими проблемами.

Ты и он – вам не до этого. Ты приезжаешь так часто, как только возможно, но, вероятно, этого не достаточно ни ему, ни тебе.

Все начинается с момента, как он открывает тебе дверь. Совсем без слов. И так, будто каждый раз вы встречаетесь впервые. Ты волнуешься, это он потом так говорит: «Ты так очаровательно волнуешься!» Ты не можешь выдержать его восхищенный и чуть лукавый взгляд, что уж говорить об улыбке, которая следует за взглядом. Ты так боишься спугнуть то, чему из суеверия имя не спешишь давать, что дышать лишний раз считаешь кощунством.

А ведь ты определила этому диагноз – страсть! Где же та роковая красотка, которая была так решительна? Она исчезает перед дверью, или на походе к дому, или по дороге… Да и разве это ты была? Сейчас ты готова отречься от этой глупости.

Сейчас, когда ваши руки соприкасаются, и в дрожании твоих пальцев, на их кончиках сосредотачивается такая осязаемая тоска по нему, по его телу, ты со стоном прикасаешься к нему, понимая, что сейчас оторвать от него тебя не смогут никакие обстоятельства, никакие угрызения совести, метания и прочие очень важные и веские причины…

Понимает ли он, что ради него ты переступаешь грани своей стыдливости, сметаешь немилостиво один за одним внутренние барьеры и табу? Только теперь, возможно, ты знаешь ответ, в котором, впрочем, нельзя быть уверенной до конца, потому что познать мужчину до конца женщине не дано, но только теперь ты… предполагаешь, что он не только понимал твое тогдашнее состояние, но еще и наслаждался им, наблюдая за изменениями, происходящими с тобой, в тебе…

…Потом вы разговариваете так долго, как это только возможно, пока физические силы не иссякают, и ты не засыпаешь, уютно пристроив свою голову на его плече.

Если тебе и приходит в голову, что это называется счастье, ты тут же казнишь себя, приставляя к нему слово – «ворованное».

Твои глаза слипаются, а он еще смотрит на тебя. И во сне тебя преследует взгляд его зеленых, самых необыкновенных и самых прекрасных глаз на свете. Судя по его негромкому и довольному смешку, отчетливо звучащему в тишине ночи, ты говоришь это вслух.

Ты – в облаках.

В месте, где сон перепутан с явью, а фантазии обретают реальные очертания, где вместо крови по твоим жилочкам течет его голос, наполняя их, растягивая до болезненной тонкости, а потом нежно пульсирует, лаская, исходящими от него горячими токами. Он и бьется твоим пульсом, его голос звучит в тебе. Обладатель же его и сам не знает, какое действие его голос оказывает на тебя… или, возможно, знает это даже слишком хорошо.

Музыка – лишь его профессия, его голос – лишь инструмент, так он говорит.

Ты улыбаешься в ответ и молчишь о том, что его голос – твое величайшее наслаждение. Твое естество откликается на него, как струна на смычок.

Как другие люди, узнавая друг друга, радуются тождеству мироощущений в цвете, вкусе или запахе, так вы открываете свои совпадающие «попадания в такт» в музыке, самой разной и подобранной им только по одному признаку – признаку ее совершенства.

Он надевает на тебя наушники и внимательно всматривается в тебя, ждет малейших признаков твоей реакции на то, что ты слышишь.

Этого не подделать, это видно по безотчетным движениям твоего тела, по глазам, и вначале ты остерегаешься случайного несовпадения, непопадания в его волну. Но напрасно! Выясняется – вы даже дышите в такт…

«Так бывает?» – ты спрашиваешь саму себя?

Однажды, поздней ночью, больше похожей на предрассветное время, лежа без сна, вы открываете для себя наивысшее наслаждение, какое только можно испытать двоим в такой ситуации – вы звучите дуэтом. Максимально тихими голосами, боясь накликать слишком скорый приход утра поете на два голоса первую пришедшую на ум песню.

Это – «Сулико». Неважно, что вы знаете слова не дальше первого куплета. Важно то, что вы с самым тщательным старанием исполняете ее в абсолютно диссонансный интервал – увеличенную кварту.

Это непросто, но вам удается миновать все подводные камни в виде возможных фальшивых нот, и когда это происходит…

Что может сравниться с этим?

…Когда твоя новая приятельница-однокурсница вдруг спрашивает:

– А увеличенная кварта, это типа… терции? – ты с ужасом понимаешь, что тебя слишком занесло.

Ты должна ей объяснить, она ждет ответа на вопрос.

Ты настолько привыкла общаться с Иркой и говорить с ней на одном языке, что тебе даже в голову не сразу приходит, как это объяснить.

Зачем вообще ты ей это рассказала. Ирка – единственная, кто бы мог тебя понять, и она единственная, кому ты не можешь этого сказать. Ты ощущаешь тоску по вашим прежним доверительным отношениям. А с кем ты можешь поговорить об этом, с ним? Тебе даже сложно представить, что бы он мог тебе на это сказать, чем утешить. Как все запуталось.