Роман Романски - Легкость взаимного молчания

Для меня вся эта ситуация казалась жутко подозрительной после одиннадцатого марта две тысячи четвертого года. Я видел в каждом человеке, проявлявшем интерес ко мне, опасность. Боялся заходить в переполненные рестораны и ездить в метро. Я превратился в охлофоба, живущего в многомиллионном городе. Слишком мало прошло времени, чтобы заводить новые знакомства. Но у меня не было выбора. Я вновь сидел напротив девушки в желтом сарафане, только теперь мы были за одним столом.

«Отец, что мне делать? Помоги мне».

– Ты действительно этого хочешь?

«Да».

– Тогда посмотри в ее глаза.

Я бросился прямо в ее глаза, но в ту же секунду отдернулся. «Теперь она подумает, что я заинтересован, но смущен. Но мне просто страшно. Мне хочется всего лишь исчезнуть». Но я обманывал себя. Девушка мне была интересна.

Она молчала, как и я.

Я вдруг заметил, что в моем кулаке смяты салфетки, которые я исписывал своими мыслями. Девушка, давно их заметившая, воплотила свое любопытство в действие – положила свою руку на мой кулак; я разжал пальцы, превратив его в ладонь. Она взяла салфетки. Звучала музыка из какого-то старого фильма. Я думал в те минуты, что эта музыка прекрасна, как прекрасна девушка в золотом сарафане. «Ты восхитительна! Твой сарафан действительно золотой, не желтый». Еще я думал о том, о чем я писал на салфетках. Думал о том, зачем я это написал и зачем она это читает. Есть ли в этом хоть какой-то смысл или он отсутствует, как и логика происходящего?

«Не бойся, Артем. Все хорошо. Она прекрасна. Разве может такая красота быть опасна?».

Я закурил. За окном продолжал идти сильный дождь. Шум дождя вместе с музыкой из кинофильма создавали тишину, в которой мы находились.

Дождь, с точки зрения науки, – это атмосферные осадки, выпадающие из облаков в виде капель воды. Их диаметр – от половины до семи миллиметров. Интенсивность дождя – от четверти сотой до ста миллиметров за один час. Но с точки зрения нашего восприятия, дождь – это нечто другое. Он уникален для каждого из нас. Попав в дождь, каждый человек испытывает свои эмоции. Дождь может быть как шумом, так и тишиной. Звуки дождя создает не сам дождь, а предметы, на которые падают капли и наше умение слышать это. Можно стоять под ливнем и слышать музыку дождя на себе, а можно бежать и слышать «шшшшш» и цоканье своих каблуков. И это тоже будет шум дождя. Или его тишина. В зависимости от того, что вам ближе, от того, каким хочешь слышать дождь.

Я посмотрел на девушку – она широко улыбалась. Неожиданно для самого себя я смог задержать на ее лице свой взгляд. «Не бойся, Артем. Все хорошо». Мне вдруг стало спокойно, я уже не чувствовал дискомфорта. Почему эта улыбка принесла мне спокойствие, я не знаю до сих пор. В ней было нечто таинственное, что-то светлое и влекущее. Дочитав мои салфетки, девушка в золотом сарафане жестом попросила у меня ручку и, взяв ее, медленно вывела буквы на одной из них: «Это прекрасно!». Потом, положив ручку на салфетку, медленно передала их мне, не поднимая со стола. Я взял ручку и написал: «Тебе, наверное, не уютно?». Передал салфетку ей так же, не отрывая от стола, затем встал, снял с себя пиджак, подошел к ней и накинул его на мокрый сарафан, сквозь который просвечивалось тело девушки. Сел на место. То, что сделал я тогда, до этого казалось невозможным и страшным.

На следующий день я думал, что эта встреча была странной, но раз отец мысленно подталкивал меня на знакомство с той девушкой, то так, значит, и должно было происходить.

На салфетке уже не оставалось места для новых записей, и незнакомка взяла новую. Она написала: «Спасибо!».

Шестеренки механизма случайностей заскрипели и пришли в движение. «Интересно, что он нам сгенерирует?».

Странно, но у меня не возник тогда вопрос, почему девушка в золотом сарафане разговаривает со мной посредством салфетки и ручки? Наверное, это была любовь с первого взгляда. Когда любишь человека, то не замечаешь его недостатков и те странные вещи, которые вместе вы делаете; любишь за то, что делает вас сумасшедшими в глазах других и, одновременно с этим, приносит комфорт в ваши любящие сердца. А дальше непонимание окружающих только сближает, сплачивает вас и рождает мысли, что тебе нужен именно этот человек, потому как только он способен тебя понять.

Я снова взял салфетку и ручку, которая уже лежала между нами. Написал: «Что ты здесь делаешь?». Передал девушке. Она написала, случайно немного порвав салфетку ручкой: «Дождь. А ты?». Девушка сидела ровно, царской осанкой показывая свою уверенность. Она пристально следила за каждым моим движением. Хоть страха во мне уже не было (он исчез с появлением запредельного любопытства и симпатии к девушке), но меня все еще посещали кратковременные наплывы беспокойства. И тогда на борьбу с ними приходил виски, что уже был во мне. «Почему я не чувствую страха? Он должен быть, но его нет. Мысли материализуются. Я не должен чувствовать страх! Я не должен чувствовать страх!». Я был уже готов заговорить с девушкой, избежав панического заикания, ибо она преподнесла мне спокойствие своей внутренней улыбкой, пристальным взглядом и игрой, как противоречиво бы это не звучало. Это была игра, правила которой мы знали подсознательно, не договариваясь. Она слышала, как я разговаривал с официанткой, также как слышал я, как она делала то же самое. Мы оба умели говорить, но продолжали молчать. Точнее, мы разговаривали тишиной. «Скучаю» – написал я в ответ на ее «Дождь. А ты?». Затем перетащил к ней салфетку, не отпуская, продержал пару секунд, чтобы девушка смогла прочесть новую надпись, и подвел обратно к себе, не давая возможности ей ответить. Пренебрегая очередностью, снова написал: «Почему ты со мной заговорила?». Затем подчеркнул слово «заговорила». Передал ей. Она написала: «И сейчас скучаешь?». Сделав то же самое, что и я секундами ранее – не давая возможности мне ответить, – снова написала: «Ведь это ты ко мне подсел». На тот раз я ответил: «Не скучаю. Но ведь это ты так захотела».

Все это время девушка сидела не улыбаясь, но уголки ее алых губ и глаз находились в волнении. Она улыбалась про себя, стараясь не нарушать правил игры, которые мы импровизировали. Как удивительна, чиста и тотальна была ее улыбка в мою честь. Ее внутренняя улыбка. Она дарила мне внутреннюю тишину при внешнем шуме. Я тоже внутренне улыбался и она это видела.

Она написала: «Мне интересно наблюдать. Я художник».

Я написал: «Я не смог уйти».

Она: «Я знаю».

Я: «Ты согрелась?».

Она: «Почти».

Я: «Еще виски?».

Она: «Да».

Я поднял руку, подзывая официантку. Затем взял новую салфетку и большими буквами написал: «ЕЩЕ ВИСКИ. 2». Девушка в золотом сарафане не смогла сдержать эмоции и стала широко улыбаться, смеясь над нашими глупостями с салфетками. Именно в тот момент я впервые в жизни ощутил намагниченность к незнакомому человеку – притяжение, при котором хватаешься рукой за окружающие предметы, чтобы удержаться на месте и не слиться губами в поцелуе. «Внутренняя схожесть. Какая сильная внутренняя схожесть. Я уже влюбился?».