Алексей Пшенов - Проект «Linkshander»

– Извините за нескромный вопрос, а каков был ваш интерес в этом деле?

– Как обычно – премия в три оклада.

– Тридцать серебряников, – вполголоса произнёс Каманин и тут же укоризненно спросил:

– Но, отдавая ребёнка Малеру, вы же не знали точно, что будет с этим формально умершим младенцем? Что его действительно отправят в спецшколу, а не разберут на донорские органы, и не используют вместо обезьянки в каких-нибудь медицинских экспериментах?

– Бог с вами, что вы такое говорите? Курт Иоганнович – сотрудник КГБ, – Афанасьев экспрессивно указал пальцем куда-то в потолок.– Там всё законно!

– Значит, подделывать свидетельства о смерти – это законно? И вы уверены, что госбезопасность не способна на эксперименты с детьми?

– Но это уже давно отработанная схема. Вы же сами в ней служите. Или?… – бывший главврач с ужасом посмотрел на псевдовоспитателя.

– Успокойтесь! Конечно, никто никаких детей на органы не разбирает. Все они действительно попадают в самую лучшую в мире спецшколу. Я работаю в ней буквально всю жизнь, и за это время там никому даже аппендицит не вырезали, – иронично усмехнулся Каманин.

– А я сотрудничаю с Куртом Иоганновичем ещё с семидесятых годов и уверен, что он даже в мыслях не мог пожелать детям ничего плохого! Вы же сами сказали, что Лаптев оказался очень талантливым учеником, и его ожидает блестящая карьера. А кем бы он стал, попади в обычный детдом? Алкоголиком и уголовником? – Афанасьев неожиданно побледнел и схватился за сердце.– Надо же, первый раз в жизни что-то кольнуло!

– Всё когда-нибудь бывает в первый раз, – не слишком ободряюще произнёс Каманин.– Таблетку валидола не хотите?

– Нет-нет! Спасибо, уже отпустило! – испуганно отмахнулся бывший главврач.

– Кстати, как звали сбежавшую мамашу?

Афанасьев задумался.

– Кажется Марина… точно Марина Лаптева. А вот отчество, убей, не помню.

– И она никогда не пыталась найти своего ребёнка?

– Пыталась. Но сначала, через месяц после того, как я отдал младенца Курту Иоганновичу, в нашей больнице появился её дед – генерал Лаптев. Он ничего не знал о мнимой смерти ребёнка и хотел сам забрать новорожденного. Я объяснил генералу, что его внук родился недоношенный и очень слабый и спасти его было практически невозможно. Тогда Лаптев заявил, что хочет провести эксгумацию и перезахоронить правнука на московском кладбище, где лежат все его родственники. На подобный случай мы всегда закапываем в могилу запаянную урну с пеплом, вроде как ребёнка кремировали. И тут я здорово испугался: а вдруг этот генерал проведёт какую-нибудь криминалистическую экспертизу и узнает, что в урне лежит не человеческий пепел, а обычная древесная зола. Но Лаптев в тот же вечер с глря так напился в гостиничном номере, что под утро у него произошёл инсульт. Генерал пару дней пролежал в нашей больнице, потом его перевезли в Москву, и больше я о нём ничего никогда не слышал. А Марина Лаптева появилась в нашем городе только лет через десять, уже в начале нулевых. Я её не узнал. В девяносто третьем это была красивая энергичная женщина, а тут она была никакая. В тридцать пять лет Лаптева выглядела на все пятьдесят. И была одета как-то очень неопрятно: будто сбежала из плена или вышла из тюрьмы. Мне даже показалось, что она пьёт, хотя алкоголем от неё не пахло. Даже если бы я знал, где находится её сын, то всё равно ничего бы не сказал. Такой женщине нельзя иметь детей. Я отдал ей свидетельство о смерти и помог найти на кладбище могилу сына.

Каманин помрачнел и прикрыл глаза ладонью.

– Это неправильно…

Бывший врач недоумённо посмотрел на своего гостя.

– Вам не было жаль эту женщину?

– Ничуть. Она сама во всём виновата, – Афанасьев побледнел ещё больше и снова схватился за грудь.– Надо же, сердце трепыхается словно бабочка. Никогда такого не было.

– У вас тахикардия, – уверенно произнёс Каманин.– Наверное, вы сегодня выпили слишком много кофе.

– Да, семь чашек. Ваша чашка была явно лишняя.

– Может, вызвать скорую?

– Не надо, – обречённо-уныло произнёс Зиновьев.– Будем считать, что это обычная тахикардия.

– Попробуйте выпить валидол и как-нибудь отвлечься.

Каманин достал из кармана пластиковую тубу и вытряхнул из неё большую белую таблетку. Отставной главврач покорно взял таблетку и положил её под язык.

– Я вижу, вы увлекаетесь шахматами? – спросил Каманин, беря в руки журнал с этюдами.

– У меня первый разряд, – Зиновьев хотел произнести фразу с гордостью, но она прозвучала как-то вымученно и невыразительно.

– Сыграем?

– С удовольствием, – согласился бывший главврач, однако никакого удовольствия в его бесцветном голосе уже не слышалось.

– С вашего позволения, я буду играть белыми.

– Хорошо…

Соперники сумели только обменяться первыми ходами, как Афанасьев неожиданно покрылся испариной и, смахнув дрожащей рукой фигуры с шахматной доски, посмотрел в глаза своему гостю.

– Я всё понял. Я знаю, кто вы. Вы не Каманин, вы – Лаптев, тот самый мальчик, который родился на вокзале. Сергей Иванович Каманин – это герой-партизан, в честь которого названа улица, на которой стоит наша больница, и Курт Иоганнович назвал вас именем нашего героя. А теперь вы пришли меня убить. За что? За то, что вы попали не в обычный детдом, а в спецшколу для одарённых детей?

– За то, что вы заживо похоронили меня, и моя мать увидела на местном кладбище могилу своего ребёнка… Я думаю, это было равносильно её собственной смерти…

Афанасьев попытался встать со своего табурета, но слабые старческие ноги подкосились и он плавно, словно в замедленной съемке, осел на давно некрашеный деревянный пол. Каманин, чувствуя наполнивший кухню удушающе-терпкий запах человеческого страха, презрительно посмотрел на бывшего главного врача и вернул на опустевшую шахматную доску чёрную королеву и белого офицера.

Лёня Ивлев и Миша Воронцов остановились у полуоткрытой стальной двери и понимающе переглянулись.

– Похоже, снова опоздали… – нахмурился Лёня.

Воронцов согласно кивнул головой и, на всякий случай, сняв пистолет с предохранителя, первым шагнул в квартиру. Кухонная дверь была распахнута настежь. Хозяин, скорчившись, словно у него свело живот, лежал на полу, рядом с опрокинутой табуреткой. Широко раскрытый рот и выпученные глаза говорили о том, что умирал он мучительно тяжело.

– Интересно, чем бывший главврач так насолил Каманину? – риторически спросил Лёня.

– Ненужный свидетель. Он видел, как теперь выглядит наш беглец и, главное, знал кто его мать.

Приехав ранним утром в Верхнеборск, друзья первым делом посетили родильное отделение районной больницы. Однако никто из сотрудников ничего не помнил о событиях более чем двадцатилетней давности, а в архиве не нашлось абсолютно никаких сведений по вопросу, интересовавшему московских гостей. Не было ни одного документа об умершем в девяносто третьем году отказнике. Единственным человеком, который мог что-нибудь прояснить по этому делу, был ушедший на пенсию главный врач.