Елена Федорова - Башмачник по имени Время (сборник)

Едва заметная горная тропинка манила за собой к вершине, чтобы там, под облаками, уткнуться в огромный белый камень, похожий на поднятые к небу ладони. В этих каменных руках можно было сидеть, как в кресле. Сидеть и слушать тишину. Сидеть и размышлять. Сидеть и любоваться бескрайностью, простирающейся до горизонта.

– Как хорошо, что весь этот мир, окруженный горами, принадлежит мне! – прошептала она, усаживаясь на белые каменные ладони, нагретые солнцем. Она любила это место, эту вершину, на которую мало кто отваживался подниматься. Здесь, на высоте две тысячи девятьсот шестьдесят метров, она чувствовала себя свободной и счастливой настолько, что невозможно было удержать рвущуюся наружу радость. Улыбка озаряла ее лицо, когда она смотрела на скачущих по небу белоснежных лошадей, на золотые контуры целующихся облачных драконов, на пенные брызги волн, скользящих по небесному океану. Здесь на вершине все было иным.

Замирая в каменных ладонях, она думала о том, что это – руки Господа, постоянно оберегающие ее. Но увидеть их, прикоснуться к ним она может только здесь, на вершине Зойлинг. Она и есть Зойлинг. И не важно, что кто-то другой может подняться сюда. Важно, что сейчас она здесь одна. И весь мир, огромный мир, лежащий у подножия горы, принадлежит ей – Зойлинг. И от этого переполняющая душу радость становилась еще сильнее.

Она не спешила спускаться вниз, в муравейник человеческих отношений. Ей не хотелось думать ни о чем, кроме безграничной свободы, дарованной Всевышним. Здесь на вершине становились понятными и объяснимыми слова местных жителей, говорящих при встрече:

– Грюсс Готт, – желая каждому встреченному в горах человеку Божьего благословения.

Она открыла для себя Зойлинг восемь лет назад, и с тех пор проводила здесь каждый августовский отпуск. Ей нравилось здесь все: и позолоченные клены, и багряный румянец осин, и перламутровая паутина на громадных листьях лопуха, и обнаженные русла пересохших горных речушек, и отполированные за время дождей камни, и оранжевые макушки маков, стыдливо торчащие из пожелтевшей травы, и седые пряди ковыля, колышущиеся на ветру, и разбегающиеся в разные стороны тропинки, посыпанные белым гравием, чтобы любители горных восхождений не сбились с маршрута. Она сбилась. Трудно сказать, что заставило ее свернуть на едва заметную тропку? Какая неведомая сила позвала за собой? Важно, что теперь кроме этой тропинки для нее не существовало ни одной другой. Эта тропинка, ведущая к вершине Зойлинг, предназначалась ей, она ее и выбрала. А все другие тропинки предназначены другим людям.

– Какое счастье, что я снова здесь, на вершине! – прошептала она и, обхватив себя за плечи, негромко запела.

Незатейливую мелодию подхватил ветерок и закружил, усиливая звук. И вот уже не один голос, а сотни голосов поют о несбыточных и сбывшихся мечтах, о вере, любви и надежде. Мелодия долго звучит над вершиной, умолкая нехотя, постепенно, а потом воцаряется тишина. Царственная, первозданная тишь, в которой можно услышать все, что захочется. Все, что…

– Грюсс Готт! – раздался за ее спиной негромкий голос. Реально-нереальный человеческий голос.

– Грюсс Готт! – ответила она, не оборачиваясь. Подумала:

– Разве может здесь быть кто-то кроме меня? Нет. За восемь лет я не видела здесь никого. Ни-ко-го!!! Никого нет и сейчас.

– Вы здесь одна? – голос звучит чуть громче. Мужской голос за ее спиной. Она не оборачивается. Пытается представить этого человека. Ей хочется, чтобы он был взрослым, убеленным сединой, с добрыми серыми глазами в цвет плывущих по небу облаков.

– Вы отважная девушка, если решились покорить вершину в одиночку, – его голос улыбается. Он восхищается ею.

– Нет, что вы, – качает она головой. – Я – трусиха.

– Трусиха? – смеется он. – Вы недооцениваете себя. Позвольте представиться…

Он делает несколько шагов так, чтобы она могла его видеть. Он высок, хорошо сложен. Лицо, шея, руки покрыты ровным бронзовым загаром. Он склоняет голову, с черными волнистыми волосами. Смотрит на нее широко раскрытыми карими глазами, восклицает:

– О, да вы красавица! И совсем еще девочка! И одна на такой вершине! И я знаю, что ваше имя – Зойлинг! Знаю, потому что я себя тоже так называю, когда поднимаюсь сюда. А, усаживаясь в это кресло, я погружаюсь в объятия вечности. И становится не важно, что кто-то здесь был до меня и будет после. Имеет значение сиюминутность мгновения. Сияющая минутность, отсвет на пике вечности… – улыбнулся, повторил: – Отсвет на пике вечности.

Опустился на траву, запел. Запел негромко, так же, как она несколько минут назад. Запел похожую песню, которую подхватил, закружил и усилил ветер. А потом наступила тишина, в которой можно было услышать все, что угодно. Все, что…

– Позвольте угадать, почему вы одна? – спросил он. Она кивнула. – Вы разуверились в людях. Вы не ждете от них ничего, кроме подлости. Поэтому одиночество – ваше любимое состояние. Оно вас не тяготит. Оно вам нравится. Вы стремитесь сюда на вершину, чтобы стать свободной, – он посмотрел ей в глаза, улыбнулся, распластался на траве, крикнул:

– Я угадал, угадал, Зой-ли-и-ин-г! Угадал, потому что прихожу сюда по той же причине. Одиночество для меня – это безграничная свобода. Без-гра-нич-но-о-о-ость…

Ветер подхватил его слова, усилил, бросил вниз раскатом грома. Он приподнял голову, спросил:

– Вы боитесь дождя, Зойлинг?

– Нет, – сказала она. – Я ничего не боюсь, – улыбнулась. – Здесь на вершине не боюсь.

Поднялась, расправила плечи. Он обхватил колени руками, посмотрел на нее снизу вверх, сказал:

– А вы отчаянная, Зойлинг. В вас есть что-то неуловимо родное, родственное мне. Пока трудно объяснить что. Позвольте вас проводить?

– Нет! – воскликнула она испуганно. Смутилась. – Не сегодня.

– Не се-год-ня, – повторил он, вздохнув. – Иного ответа вы дать не могли. Не имели права ответить по-иному. Вы правы, Зойлинг, на сегодня впечатлений достаточно, а завтра… Завтра будет новый рассвет, и солнечный свет озарит нашу вершину, – он поднялся. – Я говорю о том, что вершина наша, не узнав, хотите ли вы делить ее со мной или желаете остаться…

– Вы знаете ответ, – проговорила она и пошла вниз. Легко, словно шла не по выпирающим острым камням, а по ровной тропе.

Он улыбнулся, пригладил волосы, сел в каменные ладони, зажмурился.

– Сегодня удивительный день. День моего рождения. Лучшего подарка я ожидать не мог, – проговорил он. – Благодарю вас, Зойлинг. Да хранит вас Господь!

– Грюсс Готт! – долетел до него ее голос. Он рассмеялся, посмотрел на небо, сказал сам себе:

– Ни за что не побегу за ней. Никогда не побегу за ней. Даю вам слово… Я снова и снова убеждаю себя в ненужности новых откровений, в сиюминутности мгновений, отпущенных нам, но… – он обхватил себя за плечи. – Но эта встреча… эта неожиданная, нежданная долгожданность… – он покачал головой. – В том, как вздрогнули ее плечи, когда она услышала мой голос. Как она подняла голову и проговорила взглядом, было что-то магическое… Стоп. Господин Паньоль, вы не имеете права на заблуждение. Вам хорошо известна финальная неизбежность любого таинства. Финальное разоблачение разочаровывает, больно ранит в самое сердце, – он поежился. – В самое сердце…