Евгений Пастушенко - Я всегда был одинок. Автобиографическая повесть

С первых дней приезда в Забайкалье, мы как-то легко сдружились с Николаем. Ходили по тайге, лазили по сопкам, собирали грибы и ягоды, слушали пение разных птичек, он, как местный абориген, находил какие-то сухие листья, и мы их с интересом курили. Конечно, вначале заходились в кашле, а затем научились курить по-настоящему. А где взять табак, да, конечно же, в столе у отца, куда я лазил сперва без ключа. Да и отец иногда давал мне табак, чтобы я начинял папиросы «Казбек» и «Беломорканал», что я и делал, а табак понемногу воровал, но какое-то время он этого не замечал. И только по приезду на другую станцию отец стал замечать пропажу табака. Обнаружил он потому, что на внутренней стороне замке была полоска от ножика. Я открывал стол ножом, выдвигал замок вниз, и ящик, таким образом, открывался.

Я брал табак, конечно, немного, потом закрывал ящик тоже ножом. Я курил в уборной, на улице, на речке и т. д. Отец это заметил. И вот неожиданно заболела мать. Её положили в больницу, отвезли в Читу, и я остался один, потому что отца я почти не видел. Нет, я его видел, но только утром, когда он после завтрака отправлялся на работу, а вечером, когда он приходил с работы, я уже спал.

И вот в тот день, когда он ушёл на работу, я попытался залезть в ящик, но отец уже сделал так, чтобы проникнуть в ящик с помощью ножичка было невозможно. Он умудрился подложить под днище ящика небольшие деревянные чурочки, и этим самым ящик приподнялся таким образом, что ножиком я не мог достать табак.

Тогда, не долго думая, я подобрал ключ, подточил его так, чтобы мог открыть ящик. Пришлось повозиться долго, изрядно помучиться, прежде чем он поддался и сим-сим открылся.

Но что я увидел – табак был замотан шпагатом настолько изобретательно, что обратно обмотать свёрток в таком же порядке, вряд ли бы я сумел. Но желание курить переселило всю предосторожность, я освободил пакет от шпагата, дрожащими пальцами отсыпал табак. И сколько ни пытался повторить в точности все обороты, какими отец затягивал свёрток шпагатом, я это сделать не сумел. Весь в слезах, зарёванный, кое-как закрутив, я бросил, почти уверенный в том, что мне перепадёт от отца на орехи. О своей промашке, конечно, перед ребятами я не сознался и ждал утра.

Утром, когда отец позавтракал, по своему обыкновению он должен зайти в комнату за табаком. Этой своей привычке он не изменял. Понимая, что вот сейчас он пойдёт туда, я быстро накинул пальто и выскочил во двор. Заскочил в уборную и в шелку стал наблюдать, когда отец пойдёт на работу. Но он всё не выходил. Не мог же я больше положенного торчать в уборной? Я вышел и поплёлся домой, полный самых мрачных предчувствий.

Вошёл на кухню и жду в оцепенении, когда отец появится из комнаты и пойдёт на улицу, но он упорно не выходит, а волнение у меня нарастает. Правда, я рано научился владеть собой: сколько можно стоять на кухне, любопытство превозмогало страх, и я пошёл с тем чувство, мол, будь что будет. Как только я очутился в комнате, отец в это время напялил на себя пиджак, затем достал из кармана ключ от стола и стал отмыкать ящик. Я замер на месте, отец резко повернулся ко мне:

– Кто, спрашиваю, лазил за табаком? – он косо посмотрел на меня, я хотел выскочить из комнаты, но кто-то будто держал меня за шиворот, от страха подрагивали коленки. Ведь как ни молчи, всё равно придётся отвечать перед родителем, который почему—то всегда прав. В этом я усматривал величайшую несправедливость, хотя своим умишком ещё не соображал, что совершил кражу со взломом. Впрочем, мне всегда казалось, что отец жил как бы отдельной от нас с матерью жизнью и ничем своим не делился.

– Где ключ? – спросил он грозно.

– Нет ключа, – чуть слышно ответил я, потупив глаза.

Отец схватил меня за руку, подтащил к буфету, а наверху была уже приготовлена скрученная вдвое верёвка. Раза четыре – пять врезал мне по спине и спросил:

– Где ключ от стола?

– Не знаю, – еле слышно ответил я.

Он опять стал меня бить. И бил до того, что я уже лежал на полу, и вся поясница горела.

– Где ключ? – опять спросил, весь потный от избиения меня, отец. И тут я не выдержал, подполз к сундуку, на котором когда-то спал, залез под него рукой и достал из-под угла ключ и протянул ему. Он ударил меня ещё несколько раз, вытолкнул в спину из комнаты. Замкнул её, а сам пошёл на работу.

Я остался один на кухне и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Немного посидел, умылся и пошёл к ребятам на речку. Я еле дошёл туда, ведь у меня ныло всё тело, но когда пацаны увидели меня, быстро подошли ко мне и, бегая вокруг, оглашено кричали:

– Раздевайся и лезь за нами, будем нырять.

Но купаться я решительно отказался:

– Я не хочу купаться, – быстро ответил я.

– Почему? – спросили они смеясь. Я приподнял рубашку, и ребята увидели, как отец разукрасил меня.

– Кто тебя так исполосовал?

– Отец, – спокойно ответил я, опуская рубашку на тело. Они издали разноголосое удивление, а один сказал:

– Так иди домой и пиши заявление на отца в милицию, ведь у тебя вся спина в рубцах, – закончил он.

Я подумал: ну как можно написать на отца, если кругом сам виноват и сказал:

– Он же меня избил за то, что я воровал у него из стола табак и даже ключ подделал, так что писать на него ничего не буду, – и я пошёл обратно домой. По дороге я вспомнил: куда иду, ведь дом закрыт, и там делать нечего. Я пошёл опять на сеновал к ребятам, где жил раньше, но тут я захотел кушать и отправился в столовую ремесленного училища, где знал некоторых ребят.

Они привели меня в столовую, и я как ученик училища сел за стол, наелся, как подобает ученику. После этого отправился на чердак сеновала спать. Здесь, на чердаке я прожил несколько дней, пока не приехала из больницы мать…

Она опять нашла меня и привела домой, и как следует, отчитала, отшлёпав ладонями так, что я их не ощущал.

Вскоре у меня появился друг Лёва, который жил напротив нашего двухэтажного дома, где стоял четырёхквартирный барак. Лёва у своей матери был один, да и моложе меня на один год. Вот мы с ним и бегали каждое утро на реку купаться, впрочем, не только на речку, но и по всему посёлку, забегали на вокзал. Там был рядом маленький базарчик, где продавали молоко и ещё кое-какие продукты, а в основном мы бегали туда купить жвачку.

Она варилась из смолы, которую добывали из сосны или ещё из каких-либо деревьев. Её жевали все молодые, что для нас с Левой было завидно. Идёт молодая красивая девушка, жуёт серу, да из озорства ради, как щёлкнет, да так громко, причём не раз, что все взрослые в оторопи оглядывались на неё.

Скоро и я так же щёлкал и жевал эту серу, для приобретения которой нужно выпросить денег у наших матерей мне или Лёве. И при том ещё нужны были деньги на курево, а где их взять. Ведь теперь к отцу в стол не залезешь, так мы стали собирать бычки, потом их крошили, сушили, если они были мокрые, потом уже их закручивали в козью ножку как взрослые и курили.