Наташа Труш - Нежная мелодия для Контрабаса

Колька помолчал.

– А кореечка просто знатная была! Хозяин ее рвал и метал, требовал вернуть. А как там вернешь?! Да и я малолеткой был – что мне предъявишь?!

– Колька, а знаешь, какая у меня мечта? – вдруг спросил Стас.

– Откуда ж мне знать?! Ты мне не рассказывал!

– Я в милиции работать хочу! – выпалил Горенко.

– Фью! – присвистнул Колька. – Вот только этого мне не хватало! Корейкой, что ль, навеяло?!

– Не, я давно хотел! Помнишь, я еще в приемнике-распределителе рассказывал тебе, что у меня вся семья пропала?

– Ну-ну, припоминаю что-то такое…

– Ну, вот… Конечно, никто их не искал, я так понимаю. Потом, вроде, кого-то в лесу нашли. Но мои или не мои – никто особо не выяснял.

– Ты хочешь правду найти?

– Хотел. Раньше. А сейчас понимаю, что бессмысленно, – Стас глотнул судорожно, и закашлялся так, что слезы выступили. – Ой!… Подавился… Так вот, я хочу, чтобы такого не было больше ни у кого и никогда. Я хочу искать и находить.

– Мечта, значит? – спросил Колька.

– Мечта.

– Ну, для начала тебе в армию надо.

– Знаю! Я готов.

– Вот что, ты все-таки сначала к нам на завод давай. Получишь прописку, пойдешь в армию прямо отсюда. А уж потом тебе прямая дорога в милицию! С руками оторвут! – Колька рад был помочь приятелю.

С работой все получилось как нельзя лучше: Стаса с его водительским удостоверением на завод взяли сразу, и место в общежитии дали, и документы на прописку приняли. У Кольки он только три ночи переночевал, а потом поселился в общежитии у станции метро «Автово».

А осенью его призвали на службу в армию, и он попал туда, куда хотел: в Псковскую дивизию ВДВ. Служил честно, время, проведенное в армии, не считал прожитым впустую. Впереди была цель, к которой шел с детства.

Мечта сбылась. Через две недели после дембеля Стас Горенко работал в милиции. И не просто в милиции, а в милиции «особого назначения». Попасть туда ему помог муж дальней родственницы Кольки-корейца: замолвил словечко, где надо, и Стаса взяли в питерский ОМОН.

– Было бы образование, мог бы карьеру сделать! – ворчал дальний родственник. – А так – все с нуля! Да и то не очень успеешь! Иди учиться!

– Спасибо, Иннокентий Семенович! – благодарил Стас. – Не в карьере дело. Я с нуля начну, а там, как получится с образованием!

Служил Стас взрывотехником. Выезжал на разминирования, уничтожал взрывные устройства. Страха не ведал. Как будто печенкой чувствовал страшные находки, и успевал выдрать у них «жало» до того, как оно могло натворить бед.

К тому времени, как в Чечне начался военный конфликт, который аккуратно называли «мерами по поддержанию конституционного порядка», у Стаса на счету были десятки, – если не за сотню! – разминирований. Он рвался в первую командировку, хотя уже был наслышан, что там не курорт, а война. Правда, слово это не звучало в выпусках новостей. Как раз наоборот: говорили, что никакой войны нет. Вот ведь странность какая: убитые есть, а войны нет!

А убитых было много. Так много, что только слепой мог называть войну «конфликтом» и «мерами по поддержанию конституционного порядка». «Груз 200» – эти страшные посылки в цинковых ящиках, – получали в каждом городе, и в каждой деревне.

* * *

К смерти на войне привыкаешь быстро. Наверное, что-то происходит с душой, когда изо дня в день видишь убитых. Вот он, боец, только пять минут назад смеялся над шуткой товарищей. А вот уже просто тело, «груз 200», и где-то далеко от Чечни, в предчувствии беды екнуло сердце у мамы, отдавшей на войну своего желторотого птенца.

Да что там желторотые, если и тертые войной мужики гибли, кто от шальной пули фанатичной снайперши, кто от незамеченной растяжки. Да мало ли от чего можно было загнуться! Эта война разными способами прибирала мужиков десятками, сотнями, тысячами.

Гошу Половикова Стас любил, как брата. Был он чуть младше, но за плечами было пять командировок и служба в ОМОНе. Был он сапером и по совместительству – снайпером. Глаз охотничий, по-сибирски точный, никогда его не подводил, и с охоты Гоша всегда возвращался с «добычей».

В свою последнюю командировку он прилетел с минно-розыскным псом Конрадом, которого сам воспитал для службы в инженерной разведке. Конрад не боялся взрывов и свиста снарядов, только плотно прижимал уши к голове. Пес был молод и, со свойственным молодежи нетерпением, с трудом сидел на месте, постоянно пританцовывал, приглашал к игре хозяина. Но стоило ему услышать команду «Работаем!», Конрад становился другим: собранным, внимательным и серьезным.

Бойцы сразу же переименовали Конрада в Контрабаса. С именем попали в точку. Конрад «на бис» исполнял такое, что все умирали со смеху: под любую мелодию он подвывал, басовито и печально, будто неизвестный музыкант водил смычком по струнам могучего инструмента.

А еще «контрабасами» на чеченской войне называли бойцов контрактников, которые отличались особой лихостью. Терять этому контингенту было нечего. Они шли на войну для того, чтобы заработать. Им даже награды не полагались. За умение убивать им платили.

Конрад работал в Чечне вообще бесплатно. А награды… Собакам в мирной жизни медали дают очень часто, а вот на войне…

Он был обучен различать запахи, и хорошо знал привкус смерти – его имели взрывчатка и металл. Хозяин Гоша мог это делать только с помощью миноискателя, а у Конрада был более чувствительный прибор – нос. И оберегать этот чувствительный прибор надо было пуще глаза!

Запахи войны – это запахи металла, бензина, мазута, крови. Укрыться от них негде. По правилам, для собак, «работающих носом», на войне должна быть специальная палатка, где они могли бы «отдыхать» от запахов. Но о какой отдельной палатке может идти речь, если и «не отдельных» – то не было! Рады были любой крыше над головой, а нередко и вообще спали просто под открытым небом, и хорошо, если была плащ-палатка, под которой укрывались от дождя.

А Конрад и в такую гнилую погоду отлично работал. Почуяв «добычу», он тихо садился на задние лапы, даже если вокруг были одни лужи. Этим он отличался от многих минно-розыскных «коллег», и особенно – от четвероногих «дам». Ну, не могли они в лужу приземляться, хоть ты убей их! А Конрад, хоть и был псом благородных кровей, не боялся испачкаться. Да и что там бояться?! Если дожди заряжали, то не только Конрад был грязен от носа до хвоста, но и хозяин, и все его друзья, и отцы-командиры, и бэтээры.

Дожди порой выматывали душу, вымачивали белый свет. Одежда, палатки, воздух – все было волглое. В такую погоду хотелось в тепло: в дом, к печке, к батарее, или хотя бы к костру под навесом. Чтоб не сыпался за шиворот мокрый бисер из низко висящих туч, чтоб можно было просушить носки, отхлебнуть из общей кружки сладкого до тягучести, черного, как деготь, чаю с палками чайного листа.