Наташа Труш - Нежная мелодия для Контрабаса

Бойцы с завистью смотрели на Конрада, который к непогоде относился спокойно. Ему было тепло в богатой черно-рыжей шубе, которая не промокала под дождем. Пес периодически встряхивался, и с шерсти веером разлетались брызги, окатывая всех, кто был поблизости. Бойцы матерились беззлобно и ржали, а Конрад морщил смешно свой чувствительный нос, который страдал от дождя больше всего – падающие с неба холодные капли щекотали его.

Дорога от дождя мгновенно превращалась в коричневую жижу, в которой противно скользили солдатские сапоги, а у Конрада вязли лапы. Он уставал, но работал, пока ему не говорили «Отбой!».

Он был очень выносливым, и мог пахать с перевыполнением нормы, хотя Гоша периодически говорил, что у него «нюх замылился», и приказывал ему: «Гулять!»

Но какая «гулянка», если на войне ни на минуту нельзя забывать о собственной шкуре! Ее мог запросто попортить снайпер, который буквально охотился на собаку, работающую на разминировании. Голова минно-розыскной собаки у снайперов ценилась высоко. За нее платили куда больше, чем за солдатскую.

Тот день у них был последним командировочным. Вернее, «крайним»… Хотя, оговорка эта, как прямое попадание…

С утра Гоша Половиков чувствовал себя очень хреново. У него зверски болела голова, и от этого настроение было дурное. Он сцепился с наглым «контрабасом» Терентьевым, от которого за версту несло перегаром и луком.

Терентьев крыл матом всех подряд, потому что ему загнули непомерную цену за отпуск. Отпуск был положен, да только уйти в него было не так просто. Надо было всеми правдами и неправдами получить на него разрешение, отпускные, «боевые». Еще надо было договориться с выездом из Чечни. Ну, и за очередь на отпуск надо было заплатить. А у Терентьева и без этого что-то все не складывалось, и он злился на весь белый свет, и пил по-черному. А от водки зверел и срывался на всех. Да еще и цену за отпускную очередь задрали так, что Терентьев уже никуда ехать не хотел. И не поехал бы, но надо было! Надо! Пока кукушка в голове не улетела окончательно.

Это зарабатывание денег на войне довело Терентьева до ручки. Плюнуть бы на все, бросить все к чертовой матери, но как плюнуть, если на родине у него, на Брянщине, развалился дом, и он влез в неподъемный кредит. И пахать-перепахивать ему Чечню до конца этой никому не нужной войны, зарабатывая на дом, корову и мини-трактор – усадьбу перелопачивать. Одна радость, как бы не страшно это было слышать, – войне этой конца-краю не видно, потому что до тех пор, пока в Чечне есть хоть один русский, война не кончится. А значит – будет и работа!

Терентьев зацепил Гошу Половикова, потому что завидовал ему: каких-нибудь десять часов и командировочным ОМОНовцам дадут борт. И полетят они в Питер, отдыхать от войны, водку нормальную – магазинную, – а не паленую «чеченовку», жрать, с девками в сауне плескаться, отсыпаться в чистой постели. А он бегает, как барбоска, просит, уговаривает отпустить его в отпуск, деньги сует, а на него плюют, как на пустое место, и говорят «приходите завтра!»

Гоша на его контрабасовы претензии ответил грозным рыком, и если бы их не разняли, то они бы сцепились насмерть. В итоге, Гоша в инженерную разведку отправился в состоянии взведенной пружины.

– Работай! – резко крикнул он Конраду, и пес послушно потрусил по обочине дороги. Они ушли вдвоем далеко вперед, и никто из группы не понял, как произошло, что Гоша пропустил сигнал собаки. Конрад тихо сел на обочине дороги, а Гоша сделал шаг, который стал для него последним…

Фугас мощно рванул, вывернув из дороги слоистые пласты глины, и когда осыпался каменный град и ветром растянуло дым, всем стало понятно, что домой Гоша Половиков полетит, но в цинке.

Стас долго не мог подойти к расстеленной на земле плащ-палатке, на которую собрали то, что осталось от Гошки. Страшно было смотреть на это, хоть за свои командировки и успел привыкнуть к смерти, которая каждый день наступала на пятки.

Вот он только что был рядом, злился на контрабаса Терентьева, строго одергивал Конрада, и упрямо пер по дороге впереди всех. Вот он только что… И даже попрощаться не с чем…

– А Конрад где? – вспомнил кто-то о минно-розыскной собаке Половикова. Пса нигде не было. Наверное, его откинуло в кусты. Стас рванул туда, но его схватили за руки, и держали до тех пор, пока он не перестал рваться.

– Туда нельзя, братуха! – тряс его за плечи кто-то. Стас не мог узнать – кто…

Он сидел на обочине дороги, прямо в липкой грязи, и ему было плевать на то, что сыро и холодно. Не хотелось ничего, кроме одного: отмотать все назад, как кинопленку, на пару часов назад, на час. Да, даже на час. Этого вполне хватило бы на то, чтобы все изменить, чтобы Гошка и Конрад остались живы.

Стас сидел, не в силах встать и идти. И это было неспроста. Его что-то держало, как на привязи. И когда он услышал из ближайших кустов собачье поскуливание, он понял, почему его держала дорога. Уйди он, уйди они все, и розыскной пес Конрад пропал бы!

– Конрад? – спросил тихонько Стас, и закричал во весь голос:

– Конрад! Конрад!

И еще так:

– Контрабасина! Ты где?!!! – Голос его сорвался, и он прохрипел имя:

– Конрад…

В ответ из кустов заскулила собака, и Стас рванул туда. Он внимательно смотрел под ноги, чтобы не наступить на какой-нибудь «подарок» от боевиков.

Конрад лежал за кустами, перепачканный глиной и кровью. Он пытался подняться на лапы, но у него плохо получалось. Передние дрожали от напряжения, а задние были перебиты. Брюхо, на котором шерсти было мало, посекли осколки. Из самой большой рваной раны страшно выглядывали сизые собачьи внутренности.

– Конрад, братишка! – Стас оглаживал и ощупывал пса, а тот пытался достать его большим горячим языком. – Сейчас, мой мальчик! Сейчас будем выходить!

Стас поднял собаку, стараясь не задевать раны. Пес заскулил. Стас обхватил его поудобнее, и аккуратно понес к дороге. Навстречу ему рванул кто-то из бойцов, но Стас не отдал собаку, только прохрипел:

– Плащ-палатку! Быстрее! Аптечку!

В следующую минуту он уже бинтовал Конраду раненый живот и лапы, накладывая под бинт большие куски стерильной марли, которые тут же пропитывались кровью.

– Не жилец! – со знанием дела произнес контрактник Терентьев, поправив черную бандану на бритой голове. – Ты, слышь, …это… Отдай его нам! Пока живой, надо освежевать! Хоть пожрем по-человечески.

Стас не сразу понял смысл сказанного, а когда вник, его вырвало, больно, до желчи.

Он грязно выругался, послав Терентьева далеко и надолго. Но тот не понял:

– Издохнет – хуже будет! А все едино – издохнет! А так хоть мяса пожрем!

– Уйди! Пока я тебя самого шакалам не скормил! – прорычал Стас.