Игорь Бойков - Дзержинский 119-й (Недокументальная быль)

В комнату, где уединился Володя, началось целое паломничество – всем хотелось разузнать про драку из первых рук, во всех подробностях. Он поначалу отмалчивался, нехотя бурчал чего-то под нос, отделываясь односложными скупыми фразами, чем непроизвольно лишь только разжигал всеобщее любопытство. А затем, когда его стали донимать всё настойчивее, быстренько встал, оделся и вновь направился на улицу.

– Пойду, пройдусь перед сном, – объяснил он Елагину и, кивнув головой в сторону остальных партийцев, прибавил. – А-то ведь не отстанут.

Однако Володя отправился не просто на вечернюю прогулку. С юных лет он приучил себя практически ежедневно совершать длительные, на выносливость, пробежки. Сначала, ещё будучи подростком, бегал в ближайшем к дому сквере. Затем, когда возмужал, совершал кроссы уже по окрестным кварталам. И, наконец, придумал для себя такое упражнение. Неподалёку от его жилища, через пару дворов, с недавних пор высилась громоздкой торкалой новенькая шестнадцатиэтажка, отгроханная на месте бывших гаражей на удивление быстро, за какой-нибудь год с небольшим. Вот в ней-то отныне и начал бегать Володя – по лестницам, снизу и до самого верха. Поднимется так раз до последнего этажа, остановится ненадолго, чтобы сделать пару глубоких грудных вдохов, а потом поскорее сбежит вниз. И вновь наверх, вновь… Уже и одежда на нём промокнет насквозь, и на теле не то что пот, а жаркая испарина проступит, а он всё равно бегает и бегает, бегает и бегает…

Здесь, в Дзержинске, тратя практически всё время на агитацию, спортом заниматься Володя возможности не имел и поначалу испытывал от этого заметный дискомфорт. Его мускулистое, сотканное почти сплошь из сухожилий, связок и мышц, словно у гладиатора, тело с настойчивостью требовало привычной нагрузки. Поэтому сейчас, когда он, натянув поглубже шапку, лёгкой рысью побежал по улице, по утрамбованному пешеходами, заледенелому снегу, оно начало испытывать приятное, почти сладострастное ощущение. Ровное, размеренное дыхание, скоординированность точных, экономных движений, привычно слаженная работа мускулов – всё это было в удовольствие, всласть.

Перекрёсток, едва освещённый слабосильным фонарём… поворот направо… ещё квартал, ещё… Теперь по дворам, по переулкам… по рыхлому глубокому снегу…

Когда, наконец, Володя вернулся обратно в квартиру и, сняв и разложив на батарее взопревшую одежду, залез под душ, партийцы уже все разлеглись, кто где, но многие ещё не спали, продолжая из разных углов гундосить про выборы, «овощей»-обывателей и про свою грядущую победу.

Выходя из ванной и растирая насухо полотенцем жилистый гибкий торс, Володя услышал, как Ирокез обещает кому-то:

– Пусть к нам тут привыкают. Пора. После победы мы вообще, на хрен, Дзержинск в Лимоновск переименуем.

В утренние часы московский «бункер» обыкновенно бывал пустынен и тих. Те, кто жил в нём постоянно и при этом работал, разъезжались рано, ещё до девяти, до прихода «дежурного по полку». Те же, кто не работал, вставать не торопились, отсыпаясь в его дальних закоулках до тех пор, пока их не разбудят голоса явившихся в штаб по делам товарищей.

С давних пор в «бункере» был заведён такой порядок: в будние дни кто-нибудь из партийцев выполнял обязанности дежурного. То есть, неотлучно находился в помещении до самого вечера, встречал визитёров и отвечал на телефонные звонки (зачастую междугородние, из регионов), подробно записывая при этом в журнал информацию, если её адресат в данный момент отсутствовал. График дежурств составляли заранее, на неделю вперёд, и оглашали на собрании, проходившем каждый понедельник.

Сейчас, когда многие московские ребята отправились в Дзержинск, свободных, незанятых работой или учёбой партийцев в отделении почти не осталось, поэтому одним и тем же людям приходилось вести дежурства и по два, и даже по три раза в неделю.

Впрочем, Варвару, ту самую девушку, что несколько дней назад открывала Глебу дверь в «бункер», это нисколько не тяготило. Наоборот, в дни скучных институтских каникул она была рада приезжать сюда почаще. Дежурства сделались интересными – ведь столько всякого народу заглядывало теперь в партийный штаб по пути в Дзержинск, столько разных партийцев стекалось со всех краёв, в том числе и очень известных, про подвиги которых не раз писала «Лимонка».

Вот и сегодня, не успела она привычно расположиться за столом в приёмной, как заявился Алексей Концевич – крепенького вида молодой человек, руководитель недавно созданного магнитогорского отделения, прикативший в столицу на своей машине прямиком с Урала.

– Я на выборы, – сказал он, усиленно моргая красноватыми, непроспавшимися глазами. – Только Сергеича мне здесь дождаться надо.

Варвара гостеприимно проводила Алексея на кухню и предложила чай.

– А завтрака нет никакого. Не готовил никто с утра, – сообщила она извиняющимся тоном.

Запасливого Концевича это, впрочем, нисколько не смутило. Налив себе полную чашку, он вытащил из рюкзака полиэтиленовый пакет, полный бутербродов.

– Угощайся, – обратился он к Варваре.

Она поблагодарила, взяла один, самый тонкий из всех, и поспешила назад, в приёмную.

Прочитав все записи в журнале дежурств за предыдущие сутки, она подчеркнула и обвела красными чернилами некоторые из них, наиболее важные, для того чтобы в течение дня проконтролировать – доведена ли информация до тех, кому она предназначена и исполняются ли поручения теми, кто их получил. Покончив со всем этим, Варвара взяла в руки несколько газет, оставленных кем-то с вечера, и принялась перелистывать их, ища статьи, которые были бы для неё интересны.

– Привет, Варюха! Как бодрость духа? – входя в приёмную, весело произнёс Бубнов, проскандировав приветствие в манере митингового лозунга.

По его виду было заметно, что проснулся он совсем недавно и, умывшись, даже как следует не обсох, продолжая на ходу тереть ладонью влажное, небрежно протёртое полотенцем лицо.

– Зигхайлюшки! – в тон ему воскликнула она, шутливо вскидывая правую руку.

Партийцы, дурачась, иногда любили здороваться друг с другом не «по уставу», специально изыскивая самые эпатажные и витиеватые приветствия. Услышать от них можно было, что угодно: и мрачно-гротескное «Хайль!», и пафосно-героическое «Но пассаран!», и иронично-ёрническое «Шалом». Сторонних людей, иногда становившихся случайными свидетелями таких забав, увиденное, как правило, здорово смущало или даже отталкивало. Но партийцы лишь потешались от души, довольные тем, что им столь изящно удалось «шугануть обывателя».

Лениво позёвывая, Бубнов приблизился к столу, бросил рассеянный взгляд на газеты.