Нина Еперина - Москвичка в кавычках

Дед Филипп революцию не принял и сражался с ней, как только мог. Даже в сибирских лесах с какими-то вольными мужиками в армию Колчака вступал и был там при должности. И товарищи с красными носами и красными знаменами ему этого не простили. Свели свои гнусные счеты еще в 37-м.

Но до этого дед мой женился на местной красавице с явными признаками восточных монгольских кровей и родил на свет четверо детей. Моя мама была младшенькая и несчастливенькая… Однажды днем загорелся от грозы дедов большой двухэтажный дом, а мама оказалась в нем.

Привезли ее в больницу, а там врачи даже браться не захотели. На животе только тоненькая пленочка была и вся внутренность, как на ладони, просвечивались. Поставили ей приговорный диагноз и отправили домой помирать. Хорошо, что мой прадед был церковным старостой, а при храме жила старенькая богомолка. Она-то маму и выходила. Целых три месяца держала в корыте с лампадным маслом. Мама выжила, но спайки на животе остались страшные.

Немного погодя и деда моего, Филиппа Ивановича, забрали. И не одного. За всем Еперинским родом долго гонялись по Сибирским просторам, пока всех мужиков не истребили. Правда, я так и не поняла, что они такого народу сделали? Вроде бы ничего. Может, фамилия знатная? Из серии Елагины, Онегины, Аигины…

А бабушка, Александра Васильевна, по весне, ровно через год, из аппендицита не выбралась. В селе Преображенка больница оказалась на той стороне реки Оби. Не довезли по ледоходу, не успели чуть-чуть.

Осталось их четверо детей. Саша, Мария, Коля и мама Зоя, самая маленькая. А времени от пожара до ареста прошло ровно столько, сколько хватило моим дедам новый дом построить. Дом дед отстроил знатный! С резными ставнями и большими горницами. Двухэтажный! Даже обставить мебелью успели, новой, бархатной и с финтифлюшками. После ареста дом власти конфисковали и сделали там поселковый Совет.

Но кроме дома еще и добра много осталось. Новая, бархатная мебель с этими самыми финтифлюшками и прочими аксессуарами. Тут же набежало родственничков со стороны бабки до фига и больше. Добро поделили, разобрали, ну и детей в придачу. Маму забрала какая-то троюродная тетка. Детей у нее было шибко много, а мама им нужна была, чтобы этих детей поднимать.

Какая из нее нянька, с таким животом, на котором кожа только-только наросла. Но им-то что? Это же еперинская, из пришлых. Мама моя этих чужих детей на своем животе и таскала, как только не надорвалась? Иногда бывало такое, что ей в доме места не хватало, тогда ее отправляли спать в сени. Летом оно ещеничего было, а зимой в Сибири не жарко, поэтому она, чтобы не замерзнуть, залезала к собаке в будку. Там и спали в обнимку, там и ели вместе.

В общем, довели маму до того, что у нее началась дистрофия. А тут приехала из города еще какая-то родственница. Тетка на воде киселя. Пелагея Ивановна. Полина, по-нашему. На маму посмотрела, да и решила забрать ее к себе. Но поинтересовалась:

– Девка-то хоть работяща?

– Да-а-а. Роботяща! Вона, как моих-то голозадых-то на себе тащы-ы-ыт! Да и все по дому рабооотат.

А у Полины Ивановны тоже полы мыть надо, да некому. Она хоть и начинающая, но в местном драмтеатре актриса. Личность! Прислугу пора нанимать, муж главный бухгалтер ремонтного треста, да денег жалко. А тут такая халява! Вот так моя мама попала в Тобольск.

Стирала белье, гладила, готовила, но еще и училась в школе. Сама, как умела. Никто и никогда не заглядывал в ее тетрадки и не интересовался про учебу, она только и слышала:

– Зойка, че туфли не чищены? Че посуда не помыта? Че печь холодна?

Так и выросла у чужих людей. Потом школа закончилась, можно было поступать в техникум. Когда она сказала Полине Ивановне про техникум, та взбунтовалась:

– Ой! Чё удумала! Да тебя туда никогда не примут! Ты ж дочь врага народа!

Но мама ей не поверила, документы в техникум сдала, а потом и поступила. Назло судьбе. Так она впервые в жизни стала жить и работать сама по себе. И для себя. В общежитии. Жила и завидовала детдомовским детям. Они все в техникум поступили обутые, одетые и сытые, да еще и повышенную стипендию получали. Мама до сих пор жалеет, что их по рукам разобрали, лучше бы сдали в детский дом.

Училась в самое страшное, военное время. И даже завела себе первую любовь, которая не сложилась, потому что мама стеснялась своего живота. А когда закончила техникум, шел год сорок шестой. Всех детей по миру разбросало. Старший брат Сашка погиб на войне. Второй брат Коля оказался на севере, в поселке Аксарка, недалеко от Салехарда. Сестра Мария жила в Тюмени. А тут маме дают, после военной голодухи, прошедшей в учебе, направление на вольную жизнь. Куда пожелаешь. Во все концы Советского Союза. Она выбрала город Салехард. Все-таки к брату поближе. Родная кровь, хотя и конец географии.

Обошла она всех своих знакомых. Ей в дорогу и собрали, кто что смог. Одна бабка подарила валенки без подошвы. Вторая калоши к ним, вот тебе и подошва. Третья солдатское одеяло, которое у нее в сенях вместо половика на полу лежало. Пелагея Ивановна отдала две старенькие, тоненькие, штапельные кофточки, из которых выросла сама. На Север под пальтишко на рыбьей чешуе в самый раз. А девочки из техникума подарили чемодан из фанеры.

И поехала. С пересадкой в городе Свердловске, где ее благополучно ограбили, подсунув подержать новорожденного младенца. Увели чемодан вместе со всем потрясающим гардеробчиком. Класс! Во, кто-то разжился!

Стояла она с этим писклявым кульком на платформе и ревела белугою, на весь вокзал. А в это время мой будущий папа мимо шуровал. Ну и тормознулся помочь. На всю жизнь.

А у папы другая история. Они попали под добровольное освоение Сибири перед самой войной. На самом деле под «раскулачку». Подняли всю семью из Белоруссии и отправили. Тогда никто ни у кого ничего не спрашивал. Там они всю войну и прожили. Бабушка Юля, дед Сергей, и дети: Антон, Оля и младший, мой папа Николай.

Деда и Антона призвали на войну, Ольга и папа остались с бабкой. Папа не дорос чуть-чуть, не взяли. Бабка у меня из крестьян, хотя фамилию носила знатную, польскую, Лепешинская. Это от прабабки. Прабабка красавица была, а как пела!!! Бабку мою родила от пана, он ей и фамилию свою дал, но умер рано, вот его красавицу и запорола старая жена пана до смерти.

Моя бабушка Юлия была труженица-максималистка, я тоже где-то краем в нее. Развела хозяйство в Сибири, как у кулаков. Хорошо, что был не тридцать седьмой год, а то бы… Судите сами: три коровы, несколько свиней, куры, гуси, утки и индюшки без счета и огромный дом. Вернулся с войны только дед, да и то только после японской, через черт знает сколько времени. Без зубов из-за цинги, но целый. А Антона война съела. Моего папу призвали в сорок третьем, в самом конце. Он даже успел в военном училище в Ленинграде поучиться, но поймал там туберкулез на учениях в холодной, морской воде, его и списали, а через три дня война закончилась. Он в госпитале отвалялся и к бабке подался на откорм. Приехал он домой, а там бабка Юля по родине тоскует, по Белоруссии. И подбила всю семью обратно ехать. Они своехозяйство продали, и два дома, и коров, и свиней, и кур, и гусей, и индюков…С целым мешком денег, в Свердловске пересадка.