Нина Еперина - Москвичка в кавычках

Представляете? Мой крутой папа, денег лом, идет по перрону, а тут какая-то тощая, маленькая, облезлая, белугою воет. Ну, ему и стало жалко.

Жалость, как и оттопыренные уши, наш семейный знак качества. Если бы не жалость, то и у меня, и у папы, и у сына вся жизнь сложилась бы совсем по-другому.

Папа влюбился сразу и на всю жизнь. Для того чтобы еще круче выглядеть, даже наврал маме, что учитель сельской школы. А она и поверила. Тогда поезда унесли их в разные стороны, согласно плацкарте, но он помог маме и с младенцем, и с деньгами.

А мама приехала к чукчам, или ненцам, я не очень в этом секу, в далекий город Салехард и сразу к начальнику:

– Я к вам на работу приехала.

Посмотрел он на нее и говорит:

– Девочка, я детей на работу не беру, детский труд у нас запрещен.

Тогда мама направление на работу показала, тут он аж за голову схватился. И велел маме валенки снять. А там вы сами знаете что – ни чулок, ни носок, ни подошвы нету. Он еесразу же на склад и привел. Там ее обули и одели. Она в первый раз и разрыдалась от человеческого тепла. Развезло. И от тулупа, и от валенок с чулками и теплыми шерстяными носками, и от теплых штанов с начесом до колена, вы таких и не видали, наверное. Согрелась по-настоящему.

Ровно через год за ней приехал мой папа. Все это время они переписывались. Я толком так и не поняла, почему мама согласилась выйти за моего папу? Она говорит, из-за того, что они все продуктовые карточки быстренько съели. Деньги тогда были не в ходу, поэтому ей пришлось принять его предложение. Но я думаю, дело тут в другом…

Поехали они в Белоруссию. А к этому времени случилась денежная реформа и у наших дедов все деньги сожрала. Стали они обыкновенным мусором. Коровы и свиньи, куры и индюки, даже дом стали стоить ноль рублей и ноль копеек. Если совсем точно, то всех денег хватило на мешок картошки.

Мешок денег на мешок картошки. Класс!!!

А тут приезжает папа в дом, где все стены, как решето, прострелены. В их избе, по-белорусски – хате, немцы партизан периодически отлавливали. Только они кое-как дыры заделали, начали жить, а тут папа прибыл и подарочек нарисовался. Бабка как маму увидала, рано утром по весне, всю замерзшую, промокшую, тощую и зеленую, так и запричитала:

– Дитятко! Якая ж з тябе жонка? Ды тябе ж нада аткармливаць хутчэй!

На свадьбу им подарили кусок домотканого холста на матрас, в матрас набили соломы, и папа сам сделал деревянную кровать. Я ее еще помню. Через год родилась я! Ох! Краса ненаглядная!

Я вступила в жизнь в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году, в октябре. Недоношенная, тоже зеленая, тощая, один килограмм пятьсот грамм. И вся в струпьях. Наверное, от голодухи. И на всю жизнь одна. Маме и меня-то нельзя было рожать с ее животом. Первый год жизни меня держали на печи, боялись летального исхода, но я выжила. Наверное, Господь решил, что я должна пройти свой «путь от утробы и до гроба», как говорила наша любимая Раневская, повеселив окружающее пространство своей дурью и оптимизмом.

Представляете, что с мамой было, когда я привезла кучу золота и бриллиантов. Мама как увидала, так и шарахнулась от меня, как от чумы. И это после такого детства, когда у нее отняли все. Жизнь человеческую, родителей, любовь отца и матери, радость любви всей семьи, даже историю рода! У нас даже фотографии все в доме сгорели!

Вообще удивительных людей нарожала земля наша матушка. Их убивают, а они поют «Интернационал». Их сажают в лагеря, а они рассуждают там о величии Ленина и Сталина. Спорят до хрипоты о том, что вожди наши самые лучшие в мире, просто они были просто не в курсе, как издевается и что вытворяет нижний эшелон власти. У них отбирают все, а если Господь решает восстановить справедливость и вернуть хотя бы часть утраченного, они готовы бежать вприпрыжку, тащить все в клювике и сдавать сволочам коммунякам.

Я спорила с мамой два дня. Убеждала ее и так, и сяк, и на косяк. Еле уговорила молчать, как рыба и никому никогда не проговориться, даже папе, что есть золото в нашем доме.

В общем, вернулась я в Москву. Здесь все было по-старому. Приехал Толик и привез такие же новости, как и у меня. Его ненормальная мамаша тоже чуть не хватанула инфаркт.

Ну, где еще на белом свете есть такие ненормальные люди? По-моему, только в этой странной и удивительной России. Слава Богу, что мы уже другие. А дети наши станут еще другее…

Да? Как вы думаете?

И все же – не могли же мы теперь бросить все дела и лежать на диване. «Блэки» не поймут, да и Посол мне еще нужен.

Я нашла своего старинного приятеля Леню, с которым мы когда-то занимались брюлликами, и отдала на реализацию восемь золотых монет. Он ювелир. Я сказала ему, что монеты эти не мои. Мне их дали только на реализацию.

Теперь в Москве ближайший месяц делать было нечего. Шить не хотелось совершенно. И тогда я решила прокатиться по гастролям, подальше от Жорика, который мог неожиданно нарисоваться на горизонте со злобой во взоре.

Нам повезло. Толик как-то быстро созвонился с какими-то ребятами, куда-то съездил, и уже раз – и мы работаем. Оба! Это был тот самый коллектив, с которым нас свела судьба еще в Чечне, на платках.

Коллектив назывался «Времена года». Работать надо было от Горьковской филармонии. А нам-то что? Что Чечня, что горьковня, нам, татарам, одна хрен! Да и подальше от Москвы. Мало ли чего? Еж или Саша сегодня молчат, а завтра могут рот открыть, и такое вдруг оттуда полезет!

Ребята в коллективе оказались на удивление хорошие и дружные. Жили шумно и весело, все вместе, скопом. Толик устроил меня костюмершей. Все равно шью. Пускай лучше за деньги. И стала я с ними ездить на гастроли, почти всегда, когда меня отпускали Бобсон и Док с Джозефом. Вместе я их не сводила. Моя работа есть моя работа, я ее должна делать сама. Бобсон вел подготовку, подбирал ассортимент икон, реализовывал товар, все подводил под отчет. Я приезжала, вывозила товар, производила с Мадам окончательный расчет и пересчет.

С самой первой гастроли моя жизнь стала как зебра. Полоса эстрады, полоса контрабанды, полоса веселой и бесшабашной жизни, полоса полного стрема с избытком адреналина. Гастроли, гостиницы, суточные, приезды, скверик, сдача, Мадам, Посол, иконы, товар, Бобсон, поезда, отъезды…

Гастрольная жизнь мне понравилась. Переезды, города, поезда, самолеты, север, юг. Чего только ни происходило на гастролях! Также весело, как и в моей контрабандной жизни. Но главное, что случилось на гастролях, – мы перестали ругаться с Толиком. Мы наконец-то стали совершенно чужие друг другу. Поняли, что не только он мне не нужен, но и я для него чужой человек. Чемодан без ручки. А когда над тобой ничего больше не нависает, перекрывая доступ кислорода, как же легко дышится! Это было главное сокровище, добытое из горшка.