Валентин Николаев - Собрание сочинений в двух томах. Том II

А кто может перечить военному ведомству? Кого слушать, если идёт речь о безопасности страны? Поэтому все проблемы зелёных, лесных и водных, отодвигались на «потом». Этих «потом», начиная с царских времён (леса начали варварски вырубать с развитием капитализма в России) у нас накопилось так много, что пора уже остановиться на берегу Волги и задуматься, не прикидываясь больше слепым, глухим или слабоумным. Когда запружали Волгу, то чистосердечно надеялись наряду с хозяйственными расчётами ещё и обмануть природу, «взять у неё»…

Взять не взяли, а отдавать придётся, к прежним берегам возвращения нет: сегодня прежняя маленькая Волга не вынесет перенаселённого людьми (городами и заводами) Поволжья. Вода в ней будет просто чёрная от отходов и может стать источником заражения и вымирания 60 % (статистические данные) населения российской Европы, собравшегося в Поволжье.

Доживать и умирать нам придётся, конечно, при этой воде и при этих берегах. Но изменить что-то, можно. Разумеется, исправлять глупость тоже требуется не малый ум. Прежде всего воде необходимо дать подвижность, какую-то текучесть. Способов тут много: обводные каналы, постоянные рыбопропускники, автоматические шлюзы-клапаны… Инженерная мысль ведь не остановилась у нас и не стала слабее. Только всё делать надо комплексно, надолго, при соблюдении:

1. постепенности;

2. осторожности;

3. многовариантности.

Единственное, что не требует никакой осторожности и проверки, это – сажание лесов по всему Поволжью, и прежде всего в водоохранной зоне, и сажать не какое-то корьё или тополя, а хорошие долговечные породы: дуб, кедр, вяз, липу… Это может сделать на своём берегу любая деревня, посёлок, город.

Однажды, растапливая печь в своём деревенском доме, я прочитал маленькую заметку на обрывке газеты. Ни числа, ни названия газеты уже не было. Но могу с уверенностью сказать, что по времени это самая грань наших веков. Заметку я сохранил и привожу её полностью: «Трое заготовителей из Молдовы, работавшие в Андреапольском районе, внезапно потребовали расчёт и покинули Верхневолжье. По их рассказам, неподалёку от деревни Бервенец они повалили старую и очень высокую ель. И вдруг из-за неё появился огромный медведь. «Рабочие застыли на месте и не смогли сдвинуться до тех пор, пока великан не обошёл всех троих и не заглянул им в глаза, обнажая свои гигантские клыки, – так, в частности, рассказала об этом газета «Вече Твери». – Затем он немного постоял у спиленной ели, заревел и исчез».

Местные жители считают, что заготовители убили «хозяйку» леса. А её дух и явился им в виде трёхметрового медведя. Говорят, что теперь здешний лес обречён на гибель: и звери уйдут из него, и птицы улетят. Пока же лесхоз работы здесь прекратил».

Кто как, а я верю в правдивость этого случая. Было нечто подобное со мной в детстве. Но об этом – в другом месте и в другое время.

Всякой весной, когда плыву в родные места на теплоходе, когда раскинется во всю ширь безбрежье запруженной Волги, я невольно завидую молодым. Они плывут и радуются: им всё внове. А я плыву над полями, лесами, лугами, над дорогами, деревнями и кладбищами – плыву над своей прошлой жизнью, как над первым этажом её.

И всегда во мне две жизни – та и эта. И всегда неотвязно одно чувство: земля под водой тоскует как в плену, жалуется, а я не могу её освободить.

Если идти по древнему Макарьевскому тракту в сторону древнего Юрьевца, то дорога однажды войдет в старый сосновый бор, сосны расступятся, и песчаная колея полого пойдёт под уклон… Но совсем скоро забелеет просвет среди тёмных сосновых крон, душа обрадуется в ожидании чего-то, ноги понесут быстрее, быстрее… И вдруг остановишься как вкопанный: земля кончилась, впереди раскинулось море, а большак всей своей ширью нырнул под воду…

Однажды, выйдя так впервые, я растерялся и скорее ушёл, будто не поверил своим глазам.

И вот уже сорок с лишним лет я будто проверяю – выхожу по этому большаку к бескрайней воде, и всегда меня сковывает тут немота и неподвижность. Я мысленно всё иду по этой дороге вдаль, иду лугами, мимо деревень всё дальше, дальше, к белеющей церкви… Подыму глаза и не верю: плоская вода до самого горизонта. И не пойму, что за чувство овладевает моей душой. Это новое чувство в нашем роду: ни отец мой, ни деды его не знали, а дети – уже не узнают.

Я – единственное звено родовой цепи, будто новый Ной стою на границе земли и воды – старой и новой жизни. Я поневоле чувствую себя патриархально старым, душа скорбно сжимается, и ноги трудно идут по песку обратно… И, кажется, все эти сорок лет я и не жил вовсе, а плутал где-то, всё время думая о потерянной родине. И до сих пор душа не может поверить, что потеря эта навсегда, навечно.

Слово – материя невещественная, оно вообще не материя, а особая «убористая» форма человеческой жизни.

Бессонница слова есть вечная работа его. Написанное слово работает на протяжении тысячелетий. Возьмем самую известную в мире книгу – Библию. Она начала записываться до Р. Х. и писалась более 1600 лет. С тех пор все изменилось на Земле, не осталось ни одною человека, ни одного города от тех времен в прежнем виде. А мы видим и понимаем ту жизнь. Мы «помним» то время: мы знаем не только слова (звуки, предметы) того времени, мы знаем события, то есть историю того времени, историю взаимоотношений человека с Богом. Более важных событий на Земле не было и нет И слово сумело донести это. Все остальное подверглось тлению. Иногда рукописи как бы уходили от людей, «дремали» сто или тысячу лет. Но стоило их найти человеку – они оживали.

Я писал эти записки на переломе нашего времени, на смене веков (XX–XXI вв.) в период полной растерянности в русской литературе, писал как бы с отчаяния. Я не думал о публикации всего этого, подолгу жил в деревне, один.

Читал только духовную литературу и предавался тягостным раздумьям у топящейся печки, у реки, на охоте в лесу… Иногда уезжал в монастырь, и там отцы тихо поддерживали меня. Поддерживали образом своей жизни, несуетностью, ежедневными церковными службами… И слово предстало мне как часть Божьего дара человеку с полной свободой пользования им. И мы владеем им с большим диапазоном как «производства» (писания произведений), так и восприятия (чтения). Все мы, читающие, живем в разных языковых стихиях, и эти стихии беспрепятственно роднят схожих людей разных веков и даже тысячелетий Слово имеет такое свойство. Оно бессмертно, как духовное родство людей.