Ксения Незговорова - Карусель. Роман-притча

– Ко-о-отик! – что было сил, крикнула Тая; сестра очень быстро бегала, а она устала и остановилась, чтобы передохнуть. Белоснежная головка услышала призыв и обернулась; расхохоталась звонко, точно вовсе не ощущала дефицит кислорода после долгого бега, помахала старшей сестре рукой, поманила к себе.

– Ну что, будешь меня спасать? Я злой черный филин, и мне так хорошо на воле!

– Неправда! – прокричала раскрасневшаяся Катя, – Тебе не может быть хорошо. Ты наоборот должен страдать, а отчего – и сам не знаешь.

– Ну ладно, — не стала спорить Тая и приняла величественную позу, — На самом деле, я очень сильно страдаю, просто не хочу это показывать.

Катя быстро, со всех ног, подлетает к девочке, размахивая руками, точно крыльями; опускает теплые ладони на закрытые глаза и шепчет молитву на едином для всех народов языке. Филин мотает головой, желая во что бы то ни стало освободиться (не доверяет ангелам); все еще хочет поймать очередную жертву и насытиться ее болью. В этом вся суть хищника, идейная концепция сводится к бытовому – набить брюхо. Но вырваться не может: светлые силы всегда могущественнее, белые крылья – крепче. Кто это? В страшной догадке-молнии резко оборачивается, хочет выклевать ангелу глаза, но все же невольно уступает… почему? Не находит в себе силы… не физической, а духовной. С совестью он родился, совесть в себе заглушил, а теперь она возвращается отголосками, отзвуками. Филин точно смущается, прикованный взглядом к лику улыбающегося ребенка, робеет, даже как будто отступает.

Тая не выдерживает.

– Ангел мой! Милый, любимый ангел! – восклицает, протягивает руки, обвивает шею сестренки, – А тебе обязательно умирать? – жалобно, прерывисто дыша, с мольбой.

Катя больше не улыбается; серьезна, сосредоточенна, задумчива, печальна. Для ее героя все предопределено, и бороться с всесильной судьбой, с фатумом невозможно.

– Да, — страшно, непоколебимо.

И дико. Разве ангелы умирают? Покидают земной мир – да, но не… Решимость в каждом жесте. Ошеломляюще. Тая невольно вздрогнула. Брови нахмурились:

– Катя, перестань. Я уже больше не хочу ни во что играть. Мне теперь страшно, — присела на корточки, поджала губы.

– Страшно? – удивленно переспросила сестра, – Почему?

Беспечно размахивала своими невидимыми крыльями и в упор смотрела на Таю. Вдруг рассмеялась – злое колдовство рассеялось, все вернулось на круги своя. Игра закончилась. Тая почувствовала облегчение.

– Почему? – она встала и отряхнула джинсы, – Ты еще маленькая и не понимаешь, что нехорошо представлять, будто кто-то умирает. Не надо этого делать. Давай лучше верить в вечную любовь и мир во всем мире?

Катя непонимающе захлопала глазами; не стала спрашивать, что же значит это загадочное «мир во всем мире». Верно, что-нибудь значительное, священное, наполненное смыслом, раз произнесено так торжественно и таинственно. Девочка не заметила, как ее сестра исчезла из виду; растерянно огляделась и увидела ее черные пряди на фоне белых единорогов-облаков.

– Тая! – Катя побежала вслед за парящей по зеленым тропинкам сестрой. Она ее называла «летунья»: все время вот так незаметно испарялась, влекомая богатым воображением, даже имя у нее было какое-то совсем птичье, из двух слогов: «Та-я» — эхом донесены от крика «У-ле-Та-я»… Куда? Каждый мог выбрать свое направление, стоило произнести только это воздушное имя-заклинание – и все возможно.

– Я люблю тебя! – догнала, сбила с ног, притянула к себе и оставила поцелуй на лбу. Тая посмотрела на Катю, похожую сейчас на счастливого младенца, и шепнула в ответ (точно по секрету):

– И я тебя тоже.

…Тая облегченно вздохнула: тяжелый рабочий день кончился. Из-за праздника – большой наплыв посетителей, а она одна на кассе. Никогда не любила математику и все эти сложные арифметические равенства; всегда была уверена, что не умеет считать, думала, что эта наука никогда ей не пригодится. А теперь она целыми днями зарабатывает деньги, считая деньги, и приучает себя получать от этого удовольствие. Знает, как никто другой, что его можно выудить из любой деятельности. Ее мечта – постоянно менять места работы, и, если можно, ознакомиться со всеми сферами жизни: в каждой находить что-то удивительное, каждой наслаждаться, а вечерами окунаться в творчество, с размаху прыгать в океан своего любимого дела. Писать поэтично о поэзии черствого хлеба, ржавой раковины, обгрызенного карандаша. И о работе хотя бы уборщицы. Тая почти выхватывает из рук работницы тряпку, потому что знает: чтобы вымыть пол, нужна Великая Душа. Ни в коем случае не раздражаться, ни в коем случае не проклинать хозяина грязных следов. Мыть так, точно пишешь стихи, понимать, что новая рифма рождается со взмахом половой тряпки. Выжимаешь, очищая от шерстинок, – то же, что и выдумываешь выразительную метафору. Очень ответственный момент, и ты сконцентрирован на своей работе как никогда. Протираешь по второму разу – пробуешь вставлять в сочетания другие слова. Где-то недостаточно чисто, значит, следует подумать еще: может быть, дело здесь в несочетаемости? Оригинально, но странно звучит, ясно автору и совершенно непонятно читателю – лучше переделай. Полощешь в ведре, следишь за тем, как вода струится по впадинкам между пальцами – символ ускользающего времени. Часы, минуты, секунды… Влажные руки – и только сейчас вспомнил о существовании перчаток. Не боишься подцепить заразу – потому что уже заражен самым сильным Вирусом (Вдохновением), – тем, что убивает другие, мелкие. Всегда все должно быть естественно, всегда на ощупь, то есть в тесном соприкосновении. Тряпка становится послушной – бумага и подавно. Водишь ручкой по клеткам – серой тканью по линолеуму. Приятное утомление и легкое покалывание в пояснице – результат большого плодотворного труда – физического ли, мыслительного, главное – получена духовная пища в форме растворения в великой любви (к тому, что ты делаешь).

Люди оставляют следы, когда входят в кафе, герои оставляют следы, когда входят в историю о себе. Вглядываешься в очертания чьих-то ботинок и рассматриваешь все, вплоть до мельчайших линий. Точно эти следы нарисованы мастером-художником. Точно это портрет, по которому можно воссоздать биографию. Кто хозяин этих больших ботинок? Кем он работает, что больше всего любит? А что терпеть не может? Улыбаешься и просто придумываешь; рождаешь сюжет о незнакомце, точно прочитал его личный дневник. А рядом – маленькие следёныши, невольно переключаешься на нового персонажа, рисуешь картину будущего этого миниатюрного светлячка.