Ксения Незговорова - Карусель. Роман-притча

– Да, – Рома задумчиво почесал нос, — Вообще Пьета неплоха.

Павел вспыхнул.

– И это все, что ты можешь сказать? Это же… это биография, Громов! Смотри, ведь ее лицо есть отражение жизненного пути самого Великого Творца. Все тягости, все муки, жизни-трагедии – это ее глаза, ее плечи и руки… Скажи, неужели ты этого не видишь? Тебе вовсе не интересно? Они выстрадали вместе каждое мгновение зыбкой вечности, отмучились вдвоем, прожив долгие годы вместе, не разлучаясь. Даже когда не была еще вылеплена, она уже существовала в замысле, в его голове, она дышала! Они соединены – навеки; и ее бессмертие (а она бессмертна – погляди!) – залог вечной жизни и самого создателя. Ну что ты скажешь, Рома? Почему ты молчишь?

А он и не отвечал, точно не слушал; перелистывал страницы учебника и всматривался в изображения статуй, в буквы, составляющие истории.

– Ты – там? – неопределенно спросил Паша, прекрасно зная, что друг поймет.

Рома кивнул; зашелестела бумага…

… Иногда ему казалось, что сопромат – единственная верная наука о жизни. Потому что все вокруг – материал: и вещи – часы с кукушкой, и живые организмы – человек. В мире материалов все эти, даже самые мельчайшие элементики, стремятся друг к другу в надежде на притяжение. Так, человек, распахнув дверь в свое сердце, бежит навстречу всему человечеству, не сомневаясь, что будет принятым. Ведь он же открыл истины добра и любви, он же призван зажечь свет во тьме; люди должны это оценить. Самоуверенный Данко широко раскидывает руки для объятия, ныряет в человеческий мир – и тут-то встречается с неожиданным неприятием, отталкиванием. «За что, почему?» – безответно. Просто его приняли за сумасшедшего; просто он действительно сумасшедший, раз не знал о простых правилах борьбы за выживание. Хотел похвастаться блестящим знанием библейских заповедей и познал сопротивление: другие не желали их вспоминать. Вот вся идея самой сложной из наук безо всяких трудных исчислений и цифровых символик.

Павел ненавидел технический университет и свой факультет архитектуры; он ненавидел недоумков, которые просили помочь с домашним заданием (он помогал), и получали за это высшие баллы; ненавидел физику, терпеть не мог сопромат. Прогуливал пары и все равно оказывался в числе лучших. Но собственные достижения давным-давно перестали его радовать. Все крепло в нем чувство постоянной неудовлетворенности жизнью и мимо проходящими людьми; казалось, он бездумно тратит время и теперь окончательно увяз в болоте повседневности. Не находит сил вырваться наружу; топчется на одном месте и не решается сделать шаг – ни вперед, ни назад; а где-то мимо него проносится горланящая жизнь – громкая, высокоскоростная, а, главное, настоящая. Павел, опустив голову, шагал по переполненным улицам и ощущал отторжение – никак и ничем не связан он с миром, похожим на кипящий чайник, и с людьми – водными пузырьками; даже вывески магазинов казались каким-то чужими в этом пекле реальности. Павел чувствовал себя заключенным в большой кокон – нет ни боли, ни радости, но только какая-то притупленная тревога, надломленность, усталость. Да, он подавлен, сдавлен, выдавлен – у него, в конце концов, высокое давление! Он хочет прилечь на дорогу, положить руки под голову и задремать.

Какая-то женщина в черном протянула юноше Библию.

– Подарок в честь праздника, – добродушно улыбнулась, поправила красный платок. Сказала, что внутри книги – комментарии их христианской организации и контактные данные (на всякий случай). А потом спросила:

– В Бога-то хоть верите?

У нее были выдающиеся глаза: какие-то огромные, страшно зеленые, безо всяких других примесей. Светлые пряди выглядывали из-под платка, рухнув на безбровый лоб. Пальцы – чудесные, очень худенькие и длинные с аккуратно остриженными ногтями. И Библия – черная, в толстой обложке, Новый Завет в новом издании. Растерявшись, Паша взял книгу и ничего не ответил; бурно обсуждавшая что-то компания подростков чуть не сбила его с ног, и он вынужден был пойти в обход по пустующему и потому чудесному двору. Книгу положил в рюкзак, руки – в карманы, задумался: «Уж не богоотступник ли я?» – сказав это слово даже про себя , почувствовал, как обдало жаром. Не то, что бы он был религиозным: просто предпочитал не думать обо всем этом – и так, заглушая мысли о Главном, влачил свое существование. Называл себя скульптором, творцом, и никогда не задумывался, что это значит на самом деле. Уж не значит ли это, что он был безбожником? Павел повел плечами, глубже забился кулаками в карманы, вспомнил эту странную внимательную улыбку и какой-то легковесный, застывший в воздухе вопрос:

«В Бога-то хоть верите?» Остался риторическим; интересно, что бы она сказала, ответь он отрицательно? Потребовала бы книгу обратно? Наказала бы обязательно ее прочитать?

А если бы положительно? Бросила бы: «молодец, так держать?» Павел вздохнул, взялся руками за лямки рюкзака и принялся рассматривать серые камни на большой дороге. Он еще ничего толком не понимал и не мог объяснить, только смутно сознавал, что в нем ведется какая-то странная борьба… между чем и чем? Он не знал, но два противоположных начала встретились на поле брани, собираясь драться не на жизнь, а на смерть. И пока битва не началась, он не избавится от своей безрассудной апатии, так и будет лежать на воображаемой дороге и царапать спину острыми камнями. И не подавить ему этой нарастающей тревожности, добирающейся по коленкам до груди.

Нет смысла что-либо делать.

Надо ждать.

А кто определит исход?

В какой мере он должен участвовать в этой схватке? И пустят ли его?

Из записей П. Волкова

Когда при мне произносили слово «цыганка», я всегда немного пугался. Помню, как раньше, в годы моего детства, цыгане ходили по чужим квартирам и просили милостыню. Моя жутко суеверная мама, едва завидев их в окне, тотчас же запирала входные двери на все замки, садила меня к себе на колени и боязливо прижимала к сильно бьющемуся сердцу. Боялась, что украдут: цыгане ведь все время появлялись с маленькими детьми… Всегда ли своими? Но когда в класс вошла Она, я позабыл все эти суеверия и древние россказни. Только подумал, что, должно быть, цыгане – самые удивительные существа в мире.

Моя новая одноклассница – цыганка Инэль – была очаровательно красивой: стройная, изящные движения, длинные кудрявые волосы (черные с коричневым отливом), темные глаза и ресницы, улыбка-смех – и ты по уши влюблен. Она не походила ни на одну из девочек нашего класса: все они – совершенные дети. А Инэль – девушка, русалка или фея, уж точно существо мифическое. Не было у нее никаких кос, бантов, заколок, – откровенная бунтарская свобода на кончиках волос. Длинный, книзу расклешенный сарафан бордового цвета, тонкий стан, обтянутый кожаным ремешком, легкая поступь – маленькие ножки в красивых серебряных туфельках на небольшом каблучке. Золушка в полночь. А принц – Рома. Я это сразу заметил: ее красота единовременно подчинила моего доброго друга, пронзила стрелой Музы, обожающей такие шальные игры. А я, был ли я менее влюблен в нее, чем Рома? Мне захотелось создать статую Инэль, соревнуясь с самим Микеланджело. Я вспомнил о своем старом знакомом, деде-гончаре из мастерской рядом с моим домом. Расскажу ему – и он все поймет, он поможет: пусть только подарит мне одно – знание о том, как сохранить этот застывший взгляд и эти пунцовые щеки, как слепить идеальное лицо…