Ксения Незговорова - Карусель. Роман-притча

Павел невольно отступает назад. Он бледный, измученный, взволнованный и усталый. Одновременно чувствует себя лишним и не способным уйти, пока… не поцелует ледяные губы богини. Да, она совершенна, и красота любой девушки меркла под ее натиском; но он не может быть Творцом. Этот старый, изможденный, дрожащий человечишка? Нет, верно, все обман; это Бог вдохнул жизнь в безупречную женщину, Бог ее сотворил. И вот она вся содрогается от прикосновений мнимого скульптора, невольно отступает назад, гордость ее уязвлена. И Паше захотелось ворваться в жерло этого губительного соития, отбросить прочь Мастера, притянуть к себе чудесную женщину, вообразить себя ее мужем, поцеловать нареченную. «Люби меня, и я буду молиться за твою душу; люби меня и только, и я буду вечно стоять перед тобой на коленях, я обожгу твое холодное тело горячими губами, и мы ощупью найдем великий Дом, где наши сердца вознаградят божественным покоем. Люби меня, и я никогда не оставлю тебя беззащитной в бессмыслице злой невесомости. Танцуй со мной, и мы выживем назло воинствующим вулканам этой зыбкой, вечно простуженной реальности. Говорят, у нее и так порок сердца. Скоро иллюзия заменит все», – он твердил про себя эти простые фразы, но не смел сделать и шаг вперед; в горле застрял комок.

Рассыпал огненные признания, не мог произнести вслух, пожирал взглядом плечи и губы неподвижной и ждал, ждал, ждал. Может быть, откликнется? Мастер поднялся с колен, повернулся к молчаливым наблюдателям и закрыл спиной собственную скульптуру. Зрачки бегали в его глазах испуганными зверятами, казалось, если кто-нибудь посмеет разрушить их идиллию, скульптор выхватит из ножен блестящий меч.

Он будет драться, будет сражаться за свой шедевр, не позволив приблизиться к нему хотя на сантиметр. Зрители, одержимые его мизантропическим страхом, точно вросли в землю-магнит, не в силах оторваться от созерцания, не в силах сбежать и наполнить собственной массой и без того тесные улицы. Они тоже становились статуями – не настолько совершенными, но такими же немыми и неподвижными. Наблюдали за тем, как это маленькое извивающееся тельце с огромной рыжей головой пытается скрыть от чужих взглядов изящную громадину. Едва заметной складкой обозначилась черточка-морщинка на ее переносице; а по его лицу пробегает страшная судорога. Пот стекает с красных щек на уголки воротника. Он болен, душевно, неизлечимо, его рассудок ранен безответной любовью к Женщине с шалью на плечах. А она смотрит на него, смотрит на всех, и хитрая улыбка срывается с губ. Рождается всесильный смех. Громкий, вот уже оглушительный, подчиняющий, обезоруживающий. Она указывает пальцем на случайного паренька, а он бледнеет и падает в обморок. Шум, суматоха, суета – составные части Вселенной, рожденной из тьмы. Все забывают про статую и обезумевшего мастера, бросаются на помощь заснувшему восторженным сном юнцу. А Павел не двигается, не отводит взгляд, он обжигает творца холодным презрением и душой устремляется к Сотворенной. Закрывает глаза, считает до трех и совершает единственно возможный прыжок… к ней. Чувствует зверскую боль и кусает губы, точно пытаясь найти в этом укусе спасение, ища новую физическую боль, способную заменить прежнюю. Пощечина унижения, горящие глаза разгневанного творца, смутное сознание, зеленая слабость, а статуя с белой кровью – неподвижна .

… Это был небольшой невзрачный городок, где каждый прохожий знал другого в лицо (и, может быть, где-нибудь даже подцепил имя). Семейные тайны тотчас становились главным предметом активных слухов; а они, как водится, ежеминутно приобретают все новые формы. Паша ненавидел людные места и беспорядочные разговоры; он выискивал тихие аллеи, в которых разве что целовались влюбленные да иногда бродили по воде, точно по тверди, задумчивые утки. Он тогда садился на скамейку, блаженно откидываясь на спинку, и задирал голову кверху. И думал, что безмятежно летящие облака точно прогуливаются по синеокому небу, а оно само полно красок и интересных фигур. А еще размышлял о том, как многое теряют люди, которые глядят только под ноги, и о том, что, верно, главная проблема всех земных странников именно в этом – они почти никогда не поднимают голову и не обращают взгляд к небу.

Мальчик доставал свой путевой блокнот и делал в нем зарисовки – простые, слегка намеченные тонкими линиями, небезупречные, но живые, наполненные дыханием. На лист попадал и этот густонаселенный пруд, и случайные прохожие, припугнутые замершей на миг действительностью, и несчастная парочка, застигнутая юным живописцем врасплох. Он хотел запечатлеть все, до мелочей, чтобы в ночной тишине на берегу собственной комнаты вспомнить не лица незнакомцев и не пассивные танцы уток, а те чувства, те ощущения, которые приходили в момент, когда… Время останавливалось, замирал закат, слетались певчие птицы, целовались влюбленные. Паша улыбался, нанося все новые штрихи, прятал творения в старый отцовский рюкзак и, осчастливленный, уносился прочь, вслед за розовощеким закатом, этим смешливым мальчишкой. «Наверное, мы ровесники, — дружелюбно подмигивал вечно смущенному мальчугану Паша, — Или он чуть-чуть постарше. Вот бы сыграть во что-нибудь… Хотя бы пробежаться наперегонки!» И он вдруг сорвался с места и побежал, чувствуя только, как ветер легонько, тепло, по-матерински треплет щеки – гладит, ласкает нежную кожу. Остановился, подбежав к самому пруду, отдышался и поманил к себе мечтательных уток. Они точно проснулись от приятной полудремы и испуганно скрыли головки под водой. Мальчик помыл руки, подумав, что вода – это отраженное небо, а утки – просто-напросто философы.

Паша захлопнул блокнот и весь обратился в слух. Учительница рассказывала о монголо-татарах и показывала яркие иллюстрации известных художников… «С каким мастерством нарисовано!» — поражался мальчик и, как завороженный, принимался разглядывать каждую маленькую деталь, перенося ее в дом своей памяти.

Елена Леонидовна необыкновенно интересно говорила – так, точно сама была участницей всех этих событий, точно видела и ощущала все то же самое, что и раненные на поле битвы солдаты. Она увлекалась, на миг исчезала из реальности и очаровывала учеников, уводила с собой в путешествие по страницам истории. Но когда возвращалась – вместе с ней приходили погубленные мечты и надежды, недостигнутые цели и нереализованные желания. И женщина жаловалась, жаловалась беспрестанно на свою нелегкую жизнь: и в школе платили немного, и профессия неблагодарная. Впрочем, нельзя сказать, что она не получала удовольствие от своей работы; многое знала и обожала передавать свои знания другим, любила детей, но не всех и не одинаково. Восхваляла и ставила всем в пример круглого отличника Пашу Волкова и все время ругала тихого, скромного, глупенького Рому Громова. В общем-то, трудный ребенок: не ходил в детский сад и не учился дома (у родителей – дефицит времени, на няньку нет денег, ребенок должен был вырасти как-нибудь сам). В результате, бедняга отставал по учебе и не разбирался ни в одном предмете, не испытывал интерес, потому что понятия не имел, зачем ему это надо. Безо всяких объяснений брошен на произвол судьбы в открытое море. Не умея плавать, надеется выкарабкаться, но захлебывается морской пеной. Хуже всего, что Рома совсем не умел работать руками – у него не получались никакие поделки, выходили чудовищно некрасивыми всякие рисунки. За что бы ни брался – обязательно все портил, даже пройти, как обыкновенные люди, не умел: то случайно толкнет рисующего одноклассника, то запнется, упадет и, разумеется, потянет за собой стул. Над ним смеялись, его не любили, не принимали всерьез; а Елена Леонидовна выставляла его перед классом в очень некрасивом свете. То вертела в руках испорченную поделку, награждая несчастную самыми нелицеприятными эпитетами, то откровенно ругала за плохие оценки, а однажды и вовсе назвала глупым ослом – сорвалось. Мальчик, пристыженный, прятался на последней парте и закрывал лицо синей тетрадью. Ему не хотелось, чтобы на него кто-нибудь смотрел и разглядывал. Особенно боялся напряженного внимательного взгляда Паши Волкова, которого всегда ставили ему в пример. И сдался он этому заносчивому отличнику! Чего ему нужно? Унизить, оскорбить?