Ксения Незговорова - Карусель. Роман-притча

– Что ты натворила, глупая девчонка?

«Натворила – это правда, — с гордостью подумала девочка. – Но почему „глупая?“ Разве творить плохо?». Она испуганно, робко и в то же время с откровенным непониманием взглянула на учительницу. – Но ведь я изобразила этот сказочный сюжет по-своему! Разве делать иллюстрации не хорошо?

– А я просила тебя переписать текст! – рассердилась Маргарита Андреевна и изо всех сил ударила по столу.

– Я и переписала… — тихо, чуть не плача, оправдалась девочка, — Просто буквы выглядят так, точно им скучно быть правильными, вот я и решила их немного развеселить. Разве человек не становится красивее, когда надевает украшение? – и она невольно перевела взгляд на оранжевые бусы учительницы.

Женщина побелела от ярости и ничего не ответила, только вывела рядом с разрисованным текстом красноречивую единицу.

Наверное, мир – это огромная крепость, впустившая в себя исключительно избранных, а она, Женя, осталась снаружи, обреченная только вечно бродить вокруг старинного замка, безо всяких надежд попасть вовнутрь. По какому критерию она им не подошла? Может быть, ее просто не заметили, поэтому и бросили? А она очень сильно устала и озябла, она хочет к ним, к людям – примите, впустите – почему нет? Женя не верила, что ее учительнице не понравились раскрашенные буквы (ну как можно не посочувствовать скучающим бедняжкам и не захотеть им помочь?), просто Маргарита Андреевна не любит разноцветные глаза – их никто не любит. А Жене кажется, что это акварель. Вот бы чья-нибудь кисть окунулась в ее краски – какую замечательную картину можно было бы нарисовать!

– Сегодня мы с вами изобразим осеннюю рощу, — улыбается Маргарита Андреевна и вешает на доску глянцевые картинки. «Неужели все они действительно собрались рисовать по шаблону?» — Женя с удивлением обвела взглядом одноклассников. И действительно, все послушно склонили головки, окунули кисточки в желтый и принялись за работу, время от времени поглядывая на предложенные рисунки – срисовывали. Нет, все это не то: все эти длинные кудрявые деревья, опавшие листья и обшарпанные дороги. Женя изображает ночной мир с выключенными (на время) из жизни окнами; и только на самой верхушке многоэтажного дома, чуть ниже крыши, на чьем-то подоконнике горит одинокая свеча. Белый кошачий хвост мельтешит по ту сторону стекла, где прячется художник-творец.

– Ильинская, почему у тебя все не как у людей? – раздраженно поинтересовалась учительница, тряся в руках рисунок с еще не высохшей краской.

– Вы, наверное, не поняли, — краснея, вежливо заговорила девочка, — Тот художник за окном и рисует осеннюю рощу – такую, какая изображена на ваших картинках.

– Ты глупая, невоспитанная девочка! – прошипела Маргарита Андреевна и снова вывела кроваво-красную единицу. Женя пожала плечами, она чувствовала себя во власти особенного чувства, благодарила Бога за дарованную возможность полета. Недолго думая, девочка превратила тоскующую единицу в грациозную балерину.

«Она просто ведьма», — перешептывались одноклассники. И вот они едят сладости на праздничном новогоднем вечере и торжественно чистят оранжевые мандарины. А у Жени аллергия на цитрусы, но она все равно ест, чтобы снова не вызвать раздражение учительницы, а потом прячет руки в карманы и чешет, чешет, чешет. Водит ногтями по коже в последовательности, понятной только ей одной, и царапины превращаются в узоры.

– Что ты творишь со своими руками, сумасшедшая? – злится Маргарита Андреевна.

А Женя не отвечает; только отворачивается, пряча непобедимые слезы.

– Ваша дочь – умственно отсталая! – бросают несчастной матери, – Она не может учиться с нормальными детьми, потому что показывает дурной пример.

Мать только кивает головой и дрожащей рукой ставит подпись в приказе об отчислении дочери из школы. Женя ничего не говорит, ходит вокруг мамы и не решается первой нарушить зловещую тишину. Она не спрашивает, почему ей не нужно больше посещать занятия. Она знает ответ: «Все потому, что у меня разноцветные глаза». Об этом все говорят, за это ее не любят, за это ее отовсюду гонят. Женя закрыла лицо руками, а через несколько часов на ее столе появился новый рисунок: рыжеволосая девушка в устрашающей мертвой маске.

– Вглядитесь: красота ее священна. Божественное очарование гибкого тела. А пальцы… Посмотрите на эти тонкие пальцы! Они созидают чудо из воздушной ткани; любовь обнимает красивую талию. Легкая шаль небрежно брошена на округлые плечи. Все, что называется ей, – идеал. Больше нет других слов, только одно – плавное, созданное для полета, рожденное крылатым ветром. Метафора – в ее груди; она порождает страсть. Это вырванное из вихря пламя; разгорается на ладонях, обжигает линии, целует и гладит клеточки белоснежной кожи. Кажется, в ней течет особая белая кровь, кровь беспечного безумия и изумительной свободы. Подойди к ней, положи руку на холодное плечо – и вбирай в себя эту светлую энергию бессовестного счастья, отвоевывай его у распахнутого настежь сердца. Она твоя, вся, полноценно; только в тебе и только для тебя, возьми ее под руку – и танцуй до упоительного головокружения. Это была, несомненно, Галатея; грациозная, с кошачьим взглядом и хитрой полуулыбкой. Протягивающая руки к небу и в него влюбленная. Гордая и эксцентричная, блаженно независимая. Попробуй приручить – ничего не получится, выскользнет из рук, протечет, как вода сквозь пальцы, исчезнет. Только, чтобы не поддаться, только, чтобы не терять свое «я», не продавать его другому во имя всеохватной страсти. Павел слегка коснулся ее ладоней и почувствовал невольную дрожь: пробежала по телу – почти проскользнула – сделала сальто-мортале – и заснула вечным сном в объятиях онемевшего разума. Кто-то резко оттолкнул его; юноша покачнулся: потемнело в глазах, но он удержал равновесие, прислонился к стене… Тот, оттолкнувший, был Мастер. Бешено бьющееся сердце, дрожащая ревность, неуравновешенные виски, яростные запястья – и боль. Боль в каждом движении, каждом жесте и каждом взгляде. Искаженное лицо, белые губы, впалые щеки и шевелюра из рыжих прядей-пауков (паутина). «Она моя!» – кричат его взъерошенная грива, хриплый кашель и рукава кожаной куртки. Расталкивает случайных сумасшедших зрителей и обнимает ее хрупкую суть. Целует лицо, почти не разбирая, где глаза, нос и губы; водит напряженными подушечками пальцев по линиям вечно обнаженной спины, вбирает в себя ее безмолвный холод; спускается на колени и преклоняет голову к ногам богини… Творец отдается во власть своего творения; созидает любовь, как некогда статую, лепит восторженный ужас и оглушает присутствующих грудными всхлипами.