Ксения Незговорова - Карусель. Роман-притча

«Все в порядке, дочка? Не смотри так напряженно». Дочка кивала, но не могла ничего обещать, она уходила в вымышленный мир новорожденных грез, окружающие предметы приобретали новые, почти совершенные формы; ветер становился в ее глазах добрым ангелом – вот он подмигивает своей юной невесте. А в лужах, опавших с дерева дождя, отражались желтые звезды и весь перевернутый с ног на голову мир.

– Уйди, уродка, это наша скамейка! – непрошеным гостем влетело в ее мысли. Какая-то белокурая девочка с двумя косичками бесцеремонно отпихнула ее и забралась на скамейку сама, довольная собственной проделкой. Подружка, полненькая и кудрявая, громко расхохоталась. Женя нахмурила густые рыжие брови; несправедливость возмущала все ее естество. Потирая ушибленный бок, она вскричала:

– Вовсе это не ваша скамейка, все люди имеют право на ней сидеть, а значит, и я тоже!

Подруга блондинки фыркнула и заверещала.

– Не понимаешь? С нами тягаться вздумала? Да я выколю твои страшные глазенки, — и с этими словами она плюнула Жене в лицо.

Женя ничего не ответила, не сделала; гордо выпрямила плечи и понеслась прочь, а между тем, предубеждение против людей все нарастало и с каждой секундой крепло.

– Мама, мама, а можно я всегда буду сидеть дома? – плача, на коленках умоляла девочка. — Я не хочу, больше не хочу никогда никого видеть… Меня никто не любит, и я тоже не буду никого любить.

…Кто придумал затуманивать мозг, выключать собственное «я?» Кто первым вывел буквы, складывающиеся в слово «алкоголь», и кто получил желанную жидкость? А получив, остался ли доволен?

Девушка застонала от оглушительной боли: нет, ни голова, ни живот, ни палец, ни нога – это боль совершенно другого характера, глубокая, внутренняя, засела занозой. Это болит бедняга-душа, вынужденная расплачиваться с порочными долгами своего властелина. Женя прислонилась к стене, за ней говорили, это бывало редко, чаще ее соседи играли на гитаре. Но теперь музыкальная тишина нарушена, приподнят занавес еще одной великой тайны.

– Я все равно добьюсь своей цели, и мой талант мне в этом поможет, – уверенный голос, решительный тон.

– Веришь в свой талант? – насмешливо, недоверчиво, стремясь задеть, кольнуть.

– А если в него не верить, тогда какой смысл творить? Без веры нет ничего возможного, – убедительно, серьезно.

– Даже если таланта нет, в него все равно нужно верить? – с недоумением, – Не лучше ли горе-творцу поскорее понять, что это не его дело, и бросить?

Молчание длиною в пару секунд.

– Если творчество приносит у-довольствие, если творец получает у-довлетворение, если весь смысл для него заключен в этом вот поэтическом процессе, значит, он уже не бездарность. Бездарности стремятся зарабатывать на этом деньги, таланты ищут отдохновения. Бездарности всегда остаются прежними, таланты изменяются, преображаются – как влюбленные… – убеждает вдохновенно, увлеченно, заражающе. Хочется вскочить с кровати, взять в руки кисть…

– А ты влюблен в свою музыку? – контрольный выстрел-вопрос.

– Разве бы я говорил обо всех этих вещах, не будучи влюбленным? – с удивлением.

Женя ударилась головой о стену, чтобы стряхнуть с себя одеяло тупого отчаяния; кто-то по ту сторону рассказывал о своих грандиозных планах и одновременно призывал других, случайных слушателей, броситься в объятия собственной стихии. Вняв ему, она почувствовала легкое головокружение – предвестник приближающегося блаженства. Встала, покачнулась, но удержала равновесие, подошла к окну, отбросила занавески – обнаженный пейзаж, застигнутый врасплох. Что мешает протянуть к нему руки и впустить в себя, а потом сесть за стол, достать белый лист и выпустить наружу, подобрав нужные краски? Она поднесла ладони к стеклу и увидела, как скользит по неровным линиям спокойный лунный свет. Ему в такт, точно наблюдая за этой мизансценой, играл музыкант, уверовавший в священнодействие собственных мелодий. Подчиняясь его дыханию, дребезжали струны, похожие на взволнованных птиц. Рождалась новая музыка, рождалась новая жизнь, рождалось Божество, перед которым можно только пасть на колени. А ведь не где-нибудь, на другом конце Вселенной, а здесь, рядом, в соседней комнате, в самом сердце… «Где-то я уже это слышала, – думает, но не силится вспомнить, – Где-то, и не только здесь, не всегда эти звуки раздавались лишь за стенкой, а впрочем, место и время не главное… Суть в том, что существует сейчас – и больше никогда; здесь – и больше нигде». Женя схватилась за дверную ручку, ощущая, как свинцовая тяжесть медленно наваливается на нее и превращает голову в кокон, изолированный и изолирующий от мира. Дышать тяжело, точно какая-то черная желчь мешает работе легких. «Не хочу, не могу больше пить!» – прокричала внутри себя и ударила кулаками по двери, подула на посиневшие костяшки… Музыка, вливаясь в ее кровь, теплая, естественная, обезоруживала и подчиняла себе, вытягивала из чудовищной трясины на спасительный берег.

А впервые она прозвучала на улице. Теперь Женя вспомнила; плыла тогда между бытием и небытием, не зная не только, где выход, но и вход. А он, этот задумчивый музыкант с мягкой улыбкой, уличный талант, мечтающий добиться высшей цели, открыл перед ней новые пути, даровал новые смыслы. Тогда и сейчас…

Девушка подошла к зеркалу и с неудовольствием поморщилась. Не она, а другой какой-нибудь человек, некрасивый, уставший, с покрасневшими, отцветшими, вылинявшими глазами. Женя занесла руку над своим отражением и безжалостно разбила. Вдребезги свое не «я», иллюзию, несуществующее неживое. И все-таки стало немного легче; музыка становилась тише, она уходила, медленно исчезала, исполнив долг; оставалась одна Женя , неотображаемая , и вечность…

… Девочка старательно переписывала текст в тетрадь. Какая-то сказка о прекрасном принце и не менее прекрасной принцессе. Она вырисовывала буквы, придумывая каждой неповторимый наряд. Счастливо улыбалась, размышляя, подойдет ли «А» или «Б» такой-то образ. Ее алфавит превратился в скопление человеческих фигур на балу; они оживали, брались за руки и показывали новые танцевальные па. А потом актерами и актрисами выходили на сцену, где играли в спектакле судьбы. «О» будет у меня средневековой дамой, — воображала девочка, распуская прелестные локоны самодовольной госпожи, — А «Ю» похожа на юного принца, вот хочет он пробраться к своей ненаглядной «О», но никак не может – не дано. Это все глупые королевские законы: после «о» не следует «ю», обязательно нужно ставить какую-нибудь напыщенную согласную, – у «ю» вырастают ручки, крепко и решительно сжимающие шпагу. И вдруг девочка наталкивается на слово «поют» и радостно вскрикивает, не в силах сдержать эмоции. Так вот оно что, оказывается, законы можно нарушить! И как чудесно, как волшебно звучит теперь это слово «по-ют» – нежной песней. «Какой молодец этот принц, — подумала Женя, рисуя над буквами ноты, – Песня любви спасла разлученных и снова соединила их сердца. Какое счастье, что он умеет играть на флейте». Женя так увлеклась рисунками, что даже не услышала стук каблуков и характерное покашливание. Маргарита Андреевна – школьная учительница – морщинка на переносице, черные кудри, очки, съехавшие на нос, бархатный сарафан. И все это склонилось над тетрадью непослушной ученицы. А она почувствовала только острый, взрывной запах слишком резких духов. Запах переходит в исступленный ужас, подключается голос (от звуков Женя вздрагивает). Отвратительно въедливый; дотошный вопрос и нетерпеливые жесты-удары: