Ксения Незговорова - Карусель. Роман-притча

А Пашу просто привлекал этот маленький, щупленький мальчонок с очень бледным, каким-то болезненным личиком. Но на нем, как на холсте художника, отражалось искреннее желание понять и осмыслить, стремление сделать все по правилам, как надо; и в то же время животный, бессознательный страх, что опять все будет невпопад. Страх, разумеется, побеждал: заковал жертву в тяжелые оковы, отказываясь впредь освобождать. А все потому, что никто из его одноклассников не ждал от него ничего исключительного, не верил, что он может приятно удивить; и от отсутствия настоящей поддержки мальчик все больше замыкался в себе.

– Хочешь, помогу? – и протянул руку, и улыбнулся, и сел рядом с ним, положил на парту свою тетрадь, учебник, пенал. Рома вспыхнул, посмотрел на серьезное лицо как всегда решительного Паши и безмолвно пожал плечами. Совершенно не знал, что сказать и что ответить, на бескровном почти лице вдруг выступили красные пятна, точно ягоды рябины на только что выпавшем свежем снегу. Паша невольно расхохотался и совсем уже по-дружески похлопал сверстника по плечу:

– Ну чего ты, дружище? Смотри на жизнь веселее!

Рома опустил глаза, не смея верить только что услышанному доброму, ласковому и необыкновенно уютному слову «дружище», так ничего и не сказал, только повторял про себя: «Мой новый друг… Мой новый друг…» — одновременно пугался и радовался этому чужому для него словосочетанию.

Павел вышел на свежий воздух и прикрыл глаза. Ветер трепал темные пряди, ветер кусался как зверь, ветер обнимал и нежно ласкал, – скопление противоположностей.

И в нем сражались отрывки-воспоминания и кирпичики настоящего; Паша это явственно ощутил, понял, воспринял; как волны накатывались друг на друга мысли-картинки, не оформленные словами, но вырванные изнутри, из середины энциклопедии души. Кстати, о душе…

…С Громовым они подружились и сделались неразлучными. Паша объяснял мальчику скучные уравнения, а тот, в свою очередь, делился своими взглядами на жизнь. Они у него были своеобразные: метафорически зашифрованные и оприродленные, соединенные с окружающим миром, слитые в единой песне-мелодии.

– Душа – это когда мой дед играет на гармони, — улыбался он и восторженно закатывал глаза, – А знаешь, как он играет? Будто ветер шумит – тоже захватывает дух, и грудь разрывают чайки-эмоции. То тихо, то громко, то серьезно и сухо, то звонко и открыто.

Они сидели вдвоем, свесив ноги в пруд, и наблюдали за плавным полетом странниц-птиц. Вот они кружились прямо над самой головой – разве что не садились – точно скользили в воздухе, то вверх, то вниз, кувыркались, радостно галдели, слетались вместе и расходились, и снова… Паше казалось, что он действительно слышит, как играет на гармони дед Громова, точно срывает звуки с веток воздушных деревьев. Разбрасывает и собирает, добавляет новые и убирает старые. Вот только…

– одно не ясно, — выдает он, переводя любопытный взгляд на друга, — А душа-то здесь причем?

– А как же? – спросил Рома обиженно (он его совсем не слушал?), — Это ведь и есть душа – музыка моего деда. И ветер, и птицы, и чувства, что там, внутри, в самом сердце – это ведь тоже душа. Душа – это все об одном, — вдохновляясь, Рома так махал руками, будто мечтал обнять сам, один, всю планету. Мальчик весь сиял, одухотворенный, влюбленный в поэзию собственных мыслей.

– О чем? – опять не понял Паша, хотя отчетливо слышал журчание ручейка и звонкие голоса птиц, видел спускающийся к маленьким волнушкам пруда закат. Но все-таки, причем здесь душа? Ведь она принадлежит только человеку, ведь она существует только для человека. Какое значение имеет для нее тогда этот спокойный романтический пейзаж?

– А как же? – Рома окончательно растерялся (может быть, я непонятно объясняю? Разве это не очевидно?) — О человеке. О тебе и обо мне. О каждом.

Паша ничего не ответил, взял самый большой камень и кинул в пруд, не ожидавший такого удара. Он обнял колени и подумал, что Рома, должно быть, ничего не знает о душе, просто выдумывает. И как все это взаимосвязано: птицы, ветер, земля – и вдруг человек?.. И все это будто бы душа. Разве объяснишь?

Рома тоже о чем-то задумался, вытащил затекшие ноги из воды и начал наблюдать за двумя заблудившимися чайками. Те, остальные, давно улетели, а эти остались, не поспели, залюбовались ликующим небом, забыли о времени, потеряли дорогу, утратили маршрут… где мы, кто мы?

… «И мы тогда тоже были этими самыми чайками – лавировали и блуждали в бухте слов. Воздвигали новые стены, создавали замкнутое пространство внутри другого, а потом искали выход. Забывали, что сами все запутали». – Павел поднялся со старой скамейки и побрел дальше, теряясь в праздничной толпе. Ему совсем не хочется ностальгировать; он не привык предаваться воспоминаниям, эпизодам прошлого, а только цепи событий в настоящем, быстрому потоку времени, жизни самой. Но бывают особые дни – когда ты выпадаешь из круговорота идей и действий; и вот замедляет работу часовой механизм, и череда будней обращается в одно длинное мгновение – ты садишься на краешек облезлой скамейки и перестаешь управлять собственными мыслями. Ну куда вы, бездельники, зачем в прошлое?

… — Послушай, у тебя ничего не получается, потому что ты неправильно учишь историю. Зазубриваешь, а ей надо восхищаться, ее надо пропускать через себя, — Паша важно вышагивал по комнате, держа в руках учебник и высоко поднимая голову.

Рома устало смотрел на друга и тяжело вздыхал, слушая бесконечно длинные рассказы о полководцах и блистательных сражениях. Временами интересно, временами невероятно скучно. Всегда появляется один и тот же вопрос: «Зачем все это нужно?» Зачем нужна наука, для чего необходимо быть образованным? По-настоящему мудрых (гениев, как Эйнштейн) много не бывает – а в один век не родится и подавно. Так что пусть он, Громов, лучше останется обычным, средним человеком, не претендующим на высокое, все равно недостижимое звание мудреца. Образованных людей и без него хватит, а за гениев пускай отдувается Пашка. Только рассуждать, философствовать Роме хотелось всегда и безумно (непреодолимая страсть к рассуждениям) – пищи для размышлений было бесконечно много – вглядывайся в силуэты мира, проникай в их глубь, рассматривай, точно через увеличительное стекло, сопоставляй, придумывай, но…

– Писателем я быть не хочу. Слишком много проблем надо взять на себя и слишком много жизней прожить. Хочу лучше стать Диогеном и жить в своей бочке.

Паша расхохотался:

– Ты просто не понял суть всего этого! Одно радует: запомнил про Диогена, значит, и Микеланджело ни в коем случае не должен пройти мимо. Посмотри на эти фигуры, — мальчик показал другу иллюстрации в учебнике, — Вглядись в каждую по-настоящему, ведь это… — Паша сделал значительную паузу и шепотом продолжил, – шедевр…