Ксения Незговорова - Карусель. Роман-притча

И всякий раз, оттирая пятно, ты прикасаешься к тайне, ты творишь свой собственный художественный мир, ты создаешь характеры…

– Все, хватит! – не вытерпела уборщица, – полная женщина с косынкой на голове, – Совсем замечталась! Ты так до утра мыть будешь! – и она резво, натренированно быстро протерла пол, не обращая внимания на картины-следы… А Тая смотрела и не понимала, как можно стирать их так, как она, – не замечая сути, игнорируя идею?

…Он всегда ходил медленно, плавно, как царственно мечтательная утка. Вот вальсирует по тихой глади, глядясь в нее, как в зеркало, и печально тянет длинный клюв к небу. Другие летают, а она?.. Озлобленная завистница – и ничего больше. У мальчугана – вздернутый нос (клюв) и немного косящие глаза; белые ресницы скрывают этот изъян, потому что привлекают к себе все внимание наблюдателя. Казалось, к векам прилипли белокурые снежинки да так и остались – послушные, спокойные и ленивые. Светлые брови говорили вместе с губами; по ним можно читать летопись гордой души. Как волны, носятся по лбу, смешно изгибаются, печально опускаются книзу… На переносице – складка (обожал морщиться, пытаясь изобразить из себя грозного).

Одет он был всегда просто, как и все дворовые мальчишки: в запачканную шоколадом тельняшку и закатанные до колен синие штаны с вывернутыми наизнанку дырявыми карманами; за поясом спрятана свежевыструганная рогатка – с такой не шутить, а воевать. Сделает шаг, сделает два – и обязательно остановится, прислушается, присмотрится, точно играет в какую-то только ему одному понятную игру. Тая, еще издалека завидев этого вечно нахмуренного паренька, стрелой соскочила с качели.

– Катя! Пойдем скорее! Сюда идет нехороший мальчик, — она потянула сестру за руку и помогла ей выбраться из песочницы.

Тая не любила этого человека с рогаткой, боялась; потому что он набирал невероятную по своим масштабам власть над ее маленьким непонятливым существом. Под проницательным, как ей казалось, хищным, жестоким взглядом Тая невольно робела, закрывала лицо руками, когда он дергал ее за волосы, точно пытаясь таким способом защититься. А хулиган Перунов и поступал с ней, как хотел, обзывал и отбирал игрушки. Совсем не так, как остальные мальчишки – ради забавы — нет; а так, как дикое животное выслеживает добычу и забирает малыша у несчастной матери. Все существовало для него по его правилам; перечить ему никто не решался, гораздо легче – избегать. Но если хищник уже выследил жертву – от него никуда не сбежать; мальчуган ловко перепрыгнул через небольшую ограду и поспешил к сестрам Ковалевым.

Тая беспомощно забилась в самый угол песочницы и крепко сжала Катину ладонь. Девочка знала: стоит ему только бросить на нее этот грозный взгляд, как она подчинится и будет безропотно сносить все унижения.

– Привет, Тайка! – Перунов, не рассчитав своей уже отнюдь не мальчишеской силы, пребольно ударил девочку по плечу. Она вскрикнула, но ничего не сказала, только слегка отодвинулась от наглеца-великана.

Мальчик нахмурился и, заметив это движение, вдруг резко повернул испуганное лицо к себе.

– Чего молчишь? Язык, что ли, проглотила?

Тая отрицательно покачала головой. «Только не плакать, только не плакать», — уговаривала она себя и закусила губу.

– Дуреха ты и плакса, я-то знаю! – заключил Перунов, показал ей язык и отвернулся. Но радоваться было рано: мальчишка тотчас же круто развернулся и схватил запястье своей безмолвной собеседницы.

– Играть пойдем, а то мне одному скучно.

– Куда? – хриплым голосом спросила Тая, еще сильнее сжимая ладонь побледневшей Кати.

– На крышу, — беспечно махнул рукой он, – Через чердак залезем, — потом ткнул пальцем ей в грудь и угрожающе спросил:

– Или ты высоты боишься?

Девочка рассерженно фыркнула:

– Вот еще! Нисколько не боюсь!

– И я не боюсь! – подала голос Катя, не отводя глаз от этого грубого мальчугана.

– Но играть я с тобой не пойду, мне надо присматривать за сестренкой, — и она сделала шаг, чтобы быстрее уйти, но насупившийся, обиженный Перунов тотчас же преградил ей дорогу.

– Боишься, вижу, что малютка Ковалёва боится высоты! – и он повернулся к Кате, — А ты, малышка, тоже трусиха?

– Вовсе нет! – воскликнула девочка, — Но с тобой мы не пойдем! Нам вдвоем интереснее.

Перунов наклонился, поднял что-то и вдруг закинул Тае под футболку. Это был дождевой червяк, и девочка, больше всего на свете боявшаяся насекомых, пронзительно закричала, ощутив живой слизкий холод.

– Теперь ты точно пойдешь! – злобно клацнул зубами хулиган.

Воспоминания размыты; Тая чувствует только подступившую к горлу горечь и головокружение. На ватных ногах, не опуская руки Кати, поднималась по черным, вымазанным в саже ступенькам и наконец оказалась на вершине. Страшная, непобедимая дрожь в коленках, неподвластные словам ощущения. Вот ты стоишь наверху, на этой злосчастной крыше многоэтажного дома, — и думаешь, что это высота в пределах твоих возможностей. А там, внизу, живут и скитаются малюсенькие точечки; всего несколько мгновений назад ты был одной из них, а сейчас вдруг вырвался, взобрался на свою вершину и начал жить отдельно от мира. Здесь ты не можешь быть частью огромного механизма, здесь ты – абсолютный нуль, вообразивший себя самодержцем. Тая боялась думать, боялась смотреть вниз; она только раскинула руки, подражая Божьей птице, и закрыла глаза. Ветер влетел на полотно ее лица, как непрошеный гость, ворвавшийся в чужой дом якобы на чай; потрепал волосы, щеки, точно давным-давно знал эту девочку, и любил ее, и обожал. Темнота пеленой покрыла заспавшийся мир, стерла его силуэты, но почему-то так оказалось еще страшнее. Неуверенные, все еще трясущиеся ноги сделали пару шагов вперед, – Тая точно знала, что до края – бесконечность, что внизу – мир, с которым она не соприкоснется, потому что далеко; но почему-то сделалось дурно, закололо в боку, забили барабанщики-виски, закружилась голова: «Открой глаза, быстрее!» Распахнула – почувствовала облегчение, собственными глазами увидела, что до конца – тысячи шагов, успокоилась, отдышалась. Страх постепенно уходил в самую глубь. Кровь теперь прилила к лицу – горячая, как кипяток, огненная, как пламя костра; подушечки пальцев, проколотые иглами внутреннего мороза, прилипли ко лбу – охлаждали. Медленно оглядела необъятный мир и вдруг вздрогнула в новом приступе испуга. Ей открылось следующее видение: Катя сидела у самого края и, свесив ноги, беззаботно распевала какие-то глупые песенки, покачиваясь в такт.