Николай Жакобов - RUсский koMiX. или коллаж о настоящем сверхинтеллекте

. Откровение не снисходило, а Никанор, закатив глаза, плавно водил руками в густом облаке пара, то и дело, поворачивая голову к источнику увлекающих его звуков. Наблюдая сквозь запотевшее стекло кабины за активностью его худощавого, тщедушного тельца, складывалось ощущение, что в этом подобии амниотического пузыря происходит зарождение новой жизни. Уподобившись эмбриону, он словно перемещался во внутриутробу – среду, где начинает формироваться доверие или недоверие к окружающему миру – миру в котором, как правило, повседневно не придают большого значения тому факту, насколько не желанным было появление на свет ребенка. Вполне может статься, что психика Никанора Ефимовича была травмирована еще до рождения.

Если взять лист бумаги, смять его, а затем расправить, на нём останутся складки. При вторичном смятии часть складок придется на прежние складки. Бумага «наделена памятью».

Человеческая память не столь механична. Отражая события прошлого, она внедряет в них последующий опыт. При каждом воспроизведении эпизод преодолевает множество фильтров, где осуществляется реновация, перезапись, которая стирает предыдущий вариант. В каком-то смысле память – это периодически изменяющееся прошлое. К примеру, в наших воспоминаниях о первой встрече, чувства симпатии и притяжения к человеку, кажущиеся возникшими сразу, зачастую являются проекцией сиюминутного расположения к нему на ранее пережитое. Представление о постоянстве памяти – это миф. И Никанор, как никто другой, сознавал это. Вместе с тем, теплые картины нежного возраста не утрачивали убедительности.

Выросший в обстановке устоявшегося семейного уклада, он никогда не мог отделаться от гнетущего ощущения ненужности. Относительно благоприятный период развития, изредка нарушаемый родительскими несогласиями, рисовался в воспоминаниях сочными красками, создавая немного ностальгическое настроение. Будучи человеком нюансов, он неизменно выворачивал карманы памяти, извлекая из них уйму конкретных деталей, мелких бытовых фактов, взглядов и фраз, брошенных мимолетно. Множество раз, прокручивая один и тот же эпизод, иногда вовлекаясь эмоционально, иногда с позиции стороннего наблюдателя, Никанор открывал для себя новые аспекты замысловатых человеческих побуждений. Но, ни одного безоговорочного намека на травму «отвергнутого».

«Реминисценции иллюзорны. Но, быть может, все это только мнительность – извещение о том, что нужно без промедления менять свою жизнь? – не любил утешать он себя. – Что, если моё появление на свет в действительности было прекрасным и трепетным событием?»

Единственным свидетельством против этого был молчаливый протест в глубине его нутра, интуитивное ощущение, что условия «той» жизни были для него невыносимы.

Тщательно осушив кожу белым махровым полотенцем и накинув на плечи синий бамбуковый халат, Никанор подошел к запотевшему зеркалу и отточенным движением руки, выверено запечатлел на нём свой автограф. Мгновенный автопортрет походил на стиснутый кулак с большим пальцем, просунутым между указательным и средним, как неприличный жест, выражающий крайнее неприятие, высшую степень презрительной насмешки, и действительно имел некоторое сходство с оригиналом. Рельефное худощавое лицо, убегающий назад подбородок, тонкий выструганный с соблюдением всех пропорций нос, глубоко посаженные разнополые глаза-близнецы, – все это, сам того не сознавая, Никанор сумел отобразить в уникальном символе, предназначенном для идентификации личности.

Подобный росчерк пера, характерный для творческих людей с богатым воображением, выдавал его мечтательную натуру и склонность к приукрашиванию действительности. В то же время, сомкнутость и плотность характеризовала его как человека нелюдимого, независимого и закамуфлированного.

Природа этого причудливого ритуала долгие годы оставалась для Никанора загадкой, но его не покидала уверенность, что в этом незамысловатом жесте сосредоточен непомерный эротический заряд.

Беспокойное лихорадочное возбуждение овладевало им, непроизвольно выхватывая из темноты подсознания сомнения и тревоги, лоб покрывался испариной, шею стягивала петля удушья. Непреодолимый двигательный акт, мимолетный параф, естественный на вид, но совершающийся помимо воли, затягивал Никанора в воронку слабосилия и страдания, сохраняя при этом понимание чуждости этого расстройства и желание от него избавиться.

С минуту, оставаясь неподвижным, он внимательно следил за змееподобным скольжением капель, затем взгляд сфокусировался на проступающем в проведенных ими дорожках собственном отражении, слегка размытом, но пропитанном столь глубокой художественностью теплого импрессионизма, что Никанора начало заполнять ощущение уюта и умиротворения.

«Неужто впадаю в сентиментальность? – подумал он с испугом. – А ведь сентиментальные люди наиболее беспощадны. За их чрезмерной слезливостью и приторной ранимостью, как правило, скрываются ожесточение и озлобленность. Именно жестокость, спрессованная морально-боязненным давилом, преобразуется в низкобюджетную чувственность, которая выносится на общественный рынок в виде всхлипываний и пускания умильных слюней».

«По сентиментальности узнают сволочь», – неожиданно в голове всплыла строчка из «Голема 3 3 «Голем» (нем. Der Golem ) – первый и наиболее известный роман австрийского писателя-экспрессиониста Густава Майринка. Действие происходит в Праге. Однажды безымянный рассказчик перепутал свою шляпу с другой, внутри которой было написано имя владельца – Атанасиус Пернат. После этого он стал видеть странные обрывочные сны, в которых он был тем самым Пернатом – камнерезом и реставратором из еврейского гетто в Праге. В этих снах он переживает целую историю, и, в конечном итоге, пытаясь найти Атанасиуса Перната в реальности, узнаёт, что события, которые он видел в своих снах происходили в реальности много лет назад. ». С этим артефактом экспрессионизма Никанор ощущал поистине мистическую связь, причем связь эта, как ему казалось, была двухсторонней. «Эта книга нуждается во мне не меньше, чем я в ней, – говорил он. – Она в ответственности за того, кто её читает».

Затертая и зачитанная до дыр, она воспринималась им как фрагмент его биографии.

Каждая книга написана словами. Каждое слово – это семя. Каждое прочтение – это посев. У всякого вида семени свои требования к условиям прорастания. Лишь попав в благоприятную почву, оно пускает корни и всходит, формируя новое растение. Чтение – это переход слов из состояния покоя к росту зародыша-понятия и развитию из него проростка-идеи.

Читать дальше