Алексей Жак - Дикарь

Что же еще бесило Сергея, будоража сверх меры, так, что каленые угли страсти, взыгравшей от стриптизного шоу, от вздрагивающего, податливого под рукой тела, становились шипящими, политыми головешками: п-шш, п-шш? Одна деталька, беглый штришок, который он отметил, не пропустил. Свечи!!!

Они были извлечены из сумки, которую он нес по лестничным пролетам с обшарканными стенами. Он запомнил эту сумку: светло-коричневой замши, с длинными плетеными ручками, тертыми посередине, там, где чаще хватались за лямку, с красными кожаными ромбами по верхнему краю – прихоть безвкусного дизайнера. Свечи извлекались дамами наряду с дорожными припасами: дачными огурцами со свойственной всем дачным творениям косолапостью форм, мелкокалиберной редиской, шелестящими луковицами. Кажется, еще сыр и помятый поварской колпак – коробка с остатками изничтоженного торта. Сергей чуть не забыл – день рождения, все-таки.

Тогда свечи были отложены в сторону, и вторично всплыли в момент омертвения кухонной идиллии. Сувенирные свечи были не новы, где-то валялись, пылились, но не использовались. Магазинный ярлычок, обнявший каждый зардевшийся при оголении стерженек, загибался и скручивался. В жидком бумажном волокне просвечивались фрагментально виньеточные сердечки с козявку.

– Будем шиковать, жаль шампанское закончилось, – декламировала Алена, запаливая торчащую из сердцевины запачканную в воске нить, вспыхнувшую как бикфордов шнур.

И полуночная кухня озарилась пляшущим светом. Свечей испортили три или четыре, больше не было. Они небрежно разбрелись по столу. Втиснулись фарфоровыми постаментами – чего больше в этом: любезности или заискивающего сюсюканья, когда раболепно заломлена колесом спина? Соблаговолите, мол, поставить вашу Гулливерскую ногу в мармеладных башмаке и длинном гульфике сю-сюда. Постаментами из блюдец-каракатиц. В свободные места трапезных осколков.

Сергея поразила мысль, что слишком мало свечечек. Он едва сдержался, чтобы не высказать: их должно быть много. Очень много – столько, сколько имениннице (он спрогнозировал примерный возраст по наружности, по отголоскам фраз в скупом разговоре, сплошь состоящем из лоскутков праздных реплик, да спонтанных диалогов).

И все свечи обязательно следует воткнуть в кругл… ладно, пусть будет ущербный бисквитный торт. И виновница торжества по традиции в подходящий момент дует по кольцевому фронту, и на издохе замирает в центре – на последней сраженной цитадели.

А еще, одно замечанице, все должны стоять кругом и петь «Happy Birthday» и дарить подарки. Хотя такое видение родом из детства, однако, чем отличаются дни рождения взрослого и ребенка? Только количеством предыдущих, а самый этот день всегда, всегда одинаков. Но всего этого быть, конечно, не могло, как не может быть сливок в кофейной бурде.

– «Везде, во всем суррогат», – с горечью констатировал разочарованный Сергей.

Свечи все же имитировали рождественскую тишину и продуцировали, если не уют, то интим.

– Не ночь, а прелесть! – продолжала петь Неутомимая. Ее голос щебетал, как у охрипшей канарейки.

– Тебе хорошо? – не шепот, а скрип гильотинного резака экзекуторши дохнул в ушную раковину Сергея.

Перевернутая вверх ногами желтая капля пламени размножилась по всей кухоньке, заблестела в каждой не уклонившейся поверхности: в разнородном стекле, в боку никелированного самовара на жостовском подносе, даже на стальном браслете часов, по-птичьи разметавшем на столе звончатые крылья. В каждой звёнке – близняшки-песчинки с игольчатое ушко. А на стеклянной крышке циферблата – искривленный аквамарин.

Их было множество – огней, будто мреющих в зеленоватой подводной среде, вспыхивающих воздушными пузырьками, стремящимися сквозь толщу водной массы наверх.

– «Брюлики играют», – подметила Алена.

Ровно, или даже больше тех, недостающих.

– Со свечами намного шикарнее, правда?

– Угу.

– Конечно.

– Здорово как.

– …, – каждая точка по секунде.

Алена, разорвав торжество минуты, отправилась в коридор, а оттуда в темницу ванной комнаты. Волшебник, как послушный пес, поплелся за ней вслед. Оба скрылись и не появлялись долго.

Позднее волшебник счел уместным завести разговор на щекотливую тему.

– Я считаю, – говорил он, – что нельзя в себе держать… ну это…. Если я переполнен как разбухший тюбик, то всегда стремлюсь освободиться.

Сергей молчал и думал, женат ли он? Гладко выбритые скулы с желваками, ровный, небитый нос, покатый широкой кости лоб, детские глаза. Дамы молча переваривали сказанное, а Алена лучилась грехопрощающей улыбкой.

Все оказались перемещенными из кухонной богадельни в коридор и переднюю, где низкий отворенный гардероб был набит до отвала заглотанными курточками, пальтишками, волшебным мохнатым пуловером. Дальше гармоничная процессия влилась в китовую, после тесных рамок ограничений, полость примыкавшей комнаты. Где в углу притаилась уступчатая черная тень. Чернее любого, скрадываемого полутьмой от половинчато сомкнутых гардин, предмета.

Этой черно-черной тенью – все знали – был музыкальный нимб. Всплеск лампочек в слюдяной крепости ударил каждого по глазам, щелчка выключателя никто не расслышал. Пантерный отлив пиано. Блестящие гуттаперчевые петельки, на которых поднялась, сложившись, массивная гробовая колодка. Сияние золотистых немецких буковок. Все это могло привести в восторг.

Чуть желтоватые клавиши дорогого инструмента казались вырезанными из настоящей слоновой кости. А, может быть, из бивня мамонта, замерзшего в какой-нибудь зой. Этого мамонта выдолбили из ледяной скалы на земле Иосифа и Матфея, отпилили гордость, и пятеро бородачей несли экспонат, с трудом передвигая ноги в снежной пороше, прежде чем уложить на гусеничный тягач.

Теперь же от мамонта осталось, наверное, одно чучело с опилочными потрохами в музее, да вот такой антиквариат с зубами из контрабандного товара, по которому могут стучать кому не лень каждый день подряд.

И к этому чуду, олицетворяющему высоту человеческой духовности, подступил, по мнению Сергея, орангутанг, пускай и с задатками чудотворца. И стал играть, не «собачий вальс», а что-то высокохудожественное из классиков, чего Сергею слышать не приходилось.

Сергей присел на какой-то топчан, не разбирая, что под ним. Преображение. Должно произойти преображение. Он знал об этом из опыта прошлых экспромт концертов, домашних откровений, но не улавливал его сейчас.

Музыкальная пьеса была сыграна мастерски, без изъяна, с ностальгической вибрацией звуков, чего всегда раньше жаждала его душа. Но почему теперь она глуха и не воспринимает лиричности исполнения?