Евгений Руднев - Сибирский гамбит

Лузин и Абдурахман насилу протиснулись к зеленому, свежевыкрашенному тепляку буровой.

Епихина Лузин никогда прежде не видел, но, тем не менее, сразу же определил, кто из стоявших у черного дизеля людей – заместитель министра. Конечно же вон тот важный и тучный дядя в светлом костюме и галстуке, на голове – соломенная шляпа. Он стоял чуть впереди остальных; Синельников, главный геолог экспедиции Рустамов и старший геофизик Шелкопляс пожирали его глазами.

Пояснения давал завбур участка Ниязов.

«Слава богу, избавил меня от роли гида», – успокоил себя Лузин. Он не любил пышных церемоний, всю эту показуху с кумачовыми транспарантами, новенькими стеклами в окошках и тщательно вымытыми полами в буровой. Оттого и чувствовал досаду. – … Забой сейчас на глубине одна тысяча триста сорок два метра. Бурим трехшарошечными долотами и ликаромными коронками. Породы крепкие: известняки шестой категории. За прошлый месяц навинтили пятьсот семьдесят восемь метров. Взяли соцобязательство пройти в следующем месяце на десять метров больше…

Лузин напоролся на дремуче-недовольный взгляд Синельникова. Начальник экспедиции осудительно покачал годовой. Когда Ниязов кончил, Синельников подошел к Епихину и что-то сказал на ухо. Заместитель министра медленно повернулся к Глебу.

– Товарищ Лузин? Глеб Иванович?!

– Он самый. – Нам нужно поговорить… – Епихин поискал глазами кого-то в толпе.

– Елена Аркадьевна? – К нему подкатилась светловолосая кубышка с кожаной папкой.

«Секретарша, наверно», – шевельнулось в голове Лузина.

– Я Вас слушаю, Всеволод Викторович.

– Когда у нас «окно»?

– С 15.30 до 16.15.

– Вот и оставьте это время на беседу с товарищем Лузиным. В конторе экспедиции.

– Понятно. – Секретарша стрельнула на Глеба голубенькими глазками-шариками и сделала пометку в блокноте. – Пожалуйста, не опаздывайте. Ровно в 15.30.

Лузин молча кивнул. От удивления у него на лбу взбугрилась бронзовая кожа. Он смотрел на Епихина, силясь отгадать, о чем именно будет разговор, но тот отвернулся и пошел дальне, к зумпфу – большой квадратной яме, где хранили глинистый раствор.

Лузин вытащил замусоленную пачку «Беломора», сунул в рот папиросину. Тихонечко ругнувшись, спрятал обратно в пачку. Запрещено. Для чего, собственно, понадобился он Епихину? Не будет же, черт возьми, заместитель министра заниматься выбиванием керновых ящиков. Тут, пожалуй, дело посерьезнее. Задача…

От группы, которая сопровождала Епихина, отделился человек в черных очках.

– Здравствуй, Глеб!

Что-то знакомое было в этом крупном, с черной ниткой изящных усиков лице, в этом глуховатом голосе…

– Дусов? Генка?! Ты?!!

– Я… – Человек снял очки и сверкнул золотыми зубами.

Они крепко тиснули друг другу потные кисти рук. Лузин со смешанным чувством радости и грусти глядел на Дусова. Изменился Генка. Растолстел, как мулла, да и глаза стали другими – потемнели, что ли. Сколько же они не виделись? С 1943 года. Осенью будет ровно десять лет… Да, десять лет. Как давно это было, как давно! Меюмская площадь…

– В гости, значит, к нам?

– Ага… Езжу, вот, с Всеволодом Викторовичем по Средней Азии, перенимаю все передовое. У вас тут скоро красавец город будет. Проблема пресной «аш-два-о» решена.

– О-о! Это любопытно… Здорово просто! Вода тут важнее, чем нефть. «Где вода, там и жизнь», – говорят аксакалы.

– Ну-ну, не надо перегибать палку. Не было бы здесь «черного золота», – не было бы и города, воды. Главное – это большая нефть… – Дусов доверительно ваял Лузина под локоть; они спустились по дощатому накату буровой, вышли на волю.

– Где ты теперь работаешь, Гена?

– В Таежнограде. Главный инженер геологического управления. Четыре года назад защитил кандидатскую.

– Ух ты-ы… Поздравляю!.. А я, вот, – только начальник партии.

– Ты, Глеб, сам виноват во всем.

– Может быть, может быть… – Лузин отвел взгляд в сторону, померк.

Дусов снова улыбнулся:

– А ты, Глеб, все такой же обидчивый. Ладно, не буду. – Он хлопнул Лузина по плечу. – Извини, побегу. Мы еще встретимся сегодня. – Дусов заторопился к автобусу, куда уже направлялись Епихин и его свита.

Лузин присел на бочонок с буровой дробью, глядел Дусову вслед. Автобус с гостями толчком взял с места и, взбаламутив желтую пыль, понесся по заляпанному бурыми пятнами грейдеру. Вскоре он свернул направо и скрылся за серебристыми кубиками нефтяных амбаров.

Накатило вдруг что-то на Лузина. Вспомнил Меюмскую тайгу. Черные болота, долговязые сосны, патлатые кедры… И то, как искали они там нефть с Дусовым, как месили сапожищами грязь в маршрутах, оскальзывались на мокрых валунах, таскали на загорбках бутылки с пробами воды, мерзли в обледенелых палатках. Было трудно, пакостно. Совсем невмочь. Впрочем, кому было легко в те страшные годы войны? Стране нужна была нефть, и ее искали. Искали везде, в том числе и в Западной Сибири… Меюмская площадь… Он верил тогда в то, чего, по официальной версии, не существовало. Верил в белый свет темной полярной ночи…Почти десять лет минуло с тех пор. Многое источилось, ушло навсегда. Уехала Нина, нет больше Танюшки. Есть лишь небольшой холмик скованной вечным льдом сибирской земли – на кладбище в Таежнограде.

Лузин опустил голову, закрыл глаза. Сдавила сердце неизбывная тоска, горечь по навсегда потерянному…

Ровно в половине четвертого он был в конторе.

– Проходите, пожалуйста, Всеволод Викторович ждет вас, – сказала, играя выщипанной бровью, кубышка-секретарша и приоткрыла обитую дерматином дверь.

Лузин переступня порог и увидел Епихина. Тот сидел на месте Синельникова за покрытым стеклом столом – прямо под портретом Сталина, перевязанным черной траурной лентой в уголку. Чуть поодаль – у окна – расположились в креслах Дусов и лысый, как школьный глобус, худосочный мужчина в темносинем, с наружными карманами костюме полувоенного покроя. Лузину не нравился этот кабинет. Здесь всегда было душно и тесно, точно в склепе.

– Познакомьтесь… – Епихин кивнул в сторону лысого: – Начальник производственно-технического отдела министерства Гавриил Захарыч Минаев… Ну, а с Геннадием Михалычем Дусовым вы знакомы, не так ли?… Присаживайтесь, пожалуйста.

Лузин опустился на стул. Его глаза были прикованы к исписанным мелким почерком листкам бумаги, которые лежали перед Епихиным на столе. Он сразу узнал их. Это были его, Глеба, листки в клеточку, вырванные из ученической тетради. Те самые, что послал он полгода назад в Москву, в ЦК. «Соображения по поводу дальнейших поисков нефти в Западной Сибири». Ровно десять листков. Он сразу узнал их. Загнутые уголки, бисерный почерк… Но почему же так? Он ведь не хотел, чтобы это попало в министерство?!