Александр Шкурин - Долгая дорога. Повесть

Следователь, проклиная оперов, которые явно ленились, не искали Верещагину и строчили свои рапорты, не выходя из кабинета, был вынужден сам искать девушку, чтобы нанести ей визит. Оказалось, что найти Верещагину было просто. Достаточно было поднять трубку и позвонить в инспекцию по делам несовершеннолетних и договориться с начальником инспекции, чтобы тот прислал ему своего сотрудника, который занимается Верещагиной и знает, где она живет.

Когда к нему в кабинет вошел молодой инспектор по делам несовершеннолетних, следователь решительно затолкал в сейф очередное уголовное дело, которое недавно принесли от начальства с грозной резолюцией о скорейшем его расследовании. При этом следователь привычно пожалел, что сейф сделан из стали, а не из резины, и решительно отказывался принять в свою утробу еще одно дело, но его руки привычно утрамбовали и это уголовное дело среди других, с натугой закрыл дверцу и повернул ключ в замке.

Потом, проникновенно глядя в глаза инспектору по делам несовершеннолетних, сказал, что ему просто срочно необходимо найти Верещагину, пошутив, что только инспектор может спасти никчемную в глазах начальства жизнь следователя.

– Верещагину? Точно? – не поверил инспектор.

Следователь с недоумением повторил, как ему срочно нужна эта девушка.

– Наконец-то! – с восторгом воскликнул инспектор. – Наконец-то я избавлюсь от Верещагиной. Вы не представляете себе, как она мне надоела! Я хожу к ней чаще, чем к любимой, у Верещагиной не квартира, а настоящий притон. Меня все соседки-старушки замучили, каждый день мне звонят и жалуются на нее, а что я могу сделать? В очередной раз побеседовать с ней и в очередной раз грозно предупредить, что нельзя себя плохо вести? Чихала она на мои последние китайские предупреждения. Уставится на меня своими невинными глазками, пустит слезу: «я вся такая из себя одинокая, разнесчастная и некому наставить ее на путь истинный», – что впору пожалеть ее.

– Неужели приходилось ее жалеть? – вроде бы наивно удивился следователь.

– Покорнейше благодарю, не успел, и сейчас я с радостью умываю руки, теперь ваша очередь, – ехидно парировал инспектор.

– Надо будет – пожалеем, – бодро пообещал следователь. – Объясни, почему ты сказал, что Верещагина одинокая?

– Ох, и наплачетесь Вы с ней, – сказал инспектор. Как потом выяснилось, он словно в воду глядел, но следователь был еще счастлив своим неведением, а инспектор с удивлением спросил:

– Разве Вы не знаете ее историю, – удивился инспектор, – мне казалось, что о ней знает весь отдел.

– Не надо преувеличивать, – возразил следователь, – Верещагина – не звезда экрана, у нас таких, как она, по самую макушку, плохих по тринадцати на дюжину кладут.

Инспектор, хмыкнув, согласился со следователем и продолжил свой рассказ, и следователь узнал, что родители Верещагиной расстались, когда девочке исполнилось десять лет. Отец ушел к другой женщине, забыл о дочери, а мама сначала пустилась во все тяжкие и, соответственно, закончила плохо: ее нашли задушенной в канализационной трубе. Отец отказался забрать дочь, у него уже была другая семья, в которой появились дети, и его вторая жена была категорически против нее, а девочка, ставшая уже подростком, сначала оказалась в интернате, а потом ее взяла бабушка. Сейчас бабка сошлась с каким-то дедом и живет у него, а Верещагина осталась в бабкиной комнате в коммунальной квартире. Туда сейчас они и пойдут.

Их путь оказался недалеким, едва они прошли от отдела милиции три квартала, как инспектор повернул на тихую провинциальную улочку с выщербленной булыжной мостовой и тротуарами из длинных каменных плит. Следователь был удивлен, он и не знал, что в городе еще сохранились такие ветхозаветные улочки, на которых время остановилось и казалось, что сейчас из-за угла выйдет городовой, а по булыжной мостовой звонко процокает лошадь, впряженная в пролетку с колоритным кучером на козлах. Просто удивительно, как эта улочка сохранилась в первозданном виде в большом, хоть и провинциальном, городе, закатанном в асфальт по самую макушку.

Однако на улицу, нарушая ее сонную ветхозаветность, выехала не пролетка, а убитая копейка, которая громко рычала мотором, скрежетала коробкой передач и оставляла за собой синий шлейф удушливого дыма. Копейка, покорно кланяясь капотом всем ухабам булыжной дороги, остановилась у старого трехэтажного дома, явного ровесника века. Дом окружали высокие раскидистые тополя. Едва заглох мотор копейки, как на улочке воцарилась прежняя патриархальная тишина. На лавочке, возле дома, положив на колени изуродованные артритом руки, зорко дремали старушки.

Инспектор вежливо поздоровался с ними и потянул за собой следователя во двор дома, он поспешил за ним, и они очутились в темном колодце двора, застроенного ветхими сарайчиками.

– Смотри, вот ее окно, – рука инспектора поднялась вверх и остановилась где-то на уровне третьего-четвертого этажа.

Глаза следователя послушно последовали вслед за рукой инспектора, и над следователем навис угрюмый дом, его первые два этажа были сложены из серо-коричневого камня, а с третьего по четвертый, – из темно-красного, подкопченного временем, кирпича. Под стать старым стенам были и широкие квадратные окна, с частыми переплетами, в свинцовых стеклах которых отражалось нависшее над домом угрюмое небо.

Следователь хотел уточнить, где же окно Верещагиной, но инспектор нетерпеливо дернул его за рукав и потянул дальше. Они вошли в подъезд, дверь в который никогда не закрывалась, поскольку эту дверь давно сняли с петель по причине ее ветхости, а новую не удосужились поставить, по скрипучей деревянной лестнице поднялись на четвертый этаж, и инспектор постучал в пятнистую от осыпавшейся краски дверь. Следователь прислушался и уловил, как в глубине квартиры что-то щелкнуло, послышались шаркающие шаги, и дверь со скрипом открылась.

На пороге появился божий одуванчик с седыми редкими волосами, в старом заношенном халате. Мигнув подслеповатыми глазками, божий одуванчик, прищурившись, узнал инспектора и без слов посторонился, пропуская их в квартиру. Было видно, что божий одуванчик так часто пускает инспектора в квартиру, что у него уже не осталось слов на привычные жалобы о бессовестной молодежи.

Коммунальная квартира встретила следователя запахом старости: мочи и резких кошачьих духов. Вместе с инспектором следователь пошел по длинному полутемному коридору, освещаемым скупым светом сорокасвечовой лампочки, затерявшейся в глубинах потолка. Коридор неожиданно повернулся налево, и они оказались в тупике.

В полутьме инспектор пошарил рукой по стене, щелкнул невидимым выключателем, и жидкий свет очередной маломощной электрической лампочки осветил тупик. Тупик оказался завешенным каким-то старым жаккардовым покрывалом, рисунок и цвет которого было невозможно разобрать в скудном свете. Инспектор приподнял покрывало и нырнул в открывшийся проем, он последовал за ним, и инспектор предупредил, осторожно, ступеньки, и следователь ногой нашарил ступеньки, одна, вторая, третья, четвертая, и они очутились на площадке с одной единственной дверью. Инспектор постучал в дверь. Никто не открыл. Следователь прислушался и уловил из-за двери звуки музыки. Инспектор еще раз постучал в дверь, и опять никто не открыл. Тогда инспектор с силой толкнул дверь, ригель старого замка выскочил из паза, и дверь широко раскрылась, вежливо пропуская их вовнутрь комнаты.