Владимир Петровский - Пильпанг

Ярик сразу забыл про обои и округлил глаза. В голове у него ясно оформилась мысль, что никаких медалей у него давно уже нет. Но почему?.. Он наморщил лоб, вспоминая.

Может, потому, что однажды приезжал Боб… в гости. Хотел выпить. Точно! Так и было. Что для друга не сделаешь… Сразу ясно вспомнился Боб, долговязый, со своей обычной улыбкой, продающий его медали на Новом Арбате перекупщику. Точно, так и было. Ярик вздохнул. Деньги кончились, спортивные подвиги давно в прошлом… В общем, продал и продал.

Магическое слово шнапс.

Не так это сейчас было важно. Главное, что продал. И пропил тогда же вместе с Бобом, про которого все давно знали, что он гипнотизер и алкогольный экстрасенс. Еще и не такие вещи пропивались, когда приходил в гости Боб. И звали его акулой за это самое потрясающее чутье насчет «шнапса» – где и когда можно выпить. Это был Боб, вежливый и мягкий в общении, но обладавший постоянной почти мистической уверенностью, что шнапсом жизнь его не обнесет никогда. И этого действительно никогда не случалось.

Панюрин встряхнул головой и Боб временно выпал оттуда, позволив снова подумать о главном: медали. Откуда они взялись? Прилетал волшебник и повесил обратно? Нет, нет. Все это с перепоя ему почудилось. Утро лирических размышлений – то обои в глаза лезут, то вот Боб вспомнился. Сейчас вот посмотрит – и нет там никаких медалей. Панюрин испуганно улыбнулся сам себе и вновь поднял глаза на стену над диваном, надеясь, что там ничего нет. Но оно было.

Ярик осторожно приподнялся и снял ближнюю. Командное первенство России. Как бы золотая. Он был в запасе, не выступал. Но медаль пришлась очень кстати, показывал ее потом девушкам с особым удовольствием. Большая, на самом видном месте повесил. Сейчас, однако, Ярик изучал ее почти с ужасом, осторожно рассмотрел большую стилизованную единицу, потом повернул другой стороной и внимательно изучил изображение прыгающей лошади.

Что было особенно удивительно, с этого момента время пошло назад, то есть теперь уже вперед, нормально, и он снова узнавал целые эпизоды, которые не вспоминались годами, но теперь вот выплыли из глубин памяти. Это был интересный сон.

Пока он разглядывал стены, из передней донесся щелчок замка, стук входной двери и характерные звуки, в равной степени и знакомые, и неприятные Панюрину. Он уставился в пространство и слушал. В этих звуках угадывались каблуки, сумки, шуршание целлофановых пакетов в этих сумках, какой-то особый треск расчесываемых перед зеркалом волос, после этого один-два сухих шмыга носом, для чего левая щека прижималась пальцем, так как нос был кривой и потому сам шмыгал лишь вполсилы. За шмыгами последовали непродолжительный вдох-выдох, как перед выходом на ковер для борьбы, и затем твердые и одновременно настороженные шаги.

Принадлежали они женщине уже пожилой, но полной желания вмешаться во все, что делает Панюрин, и все переделать как надо, то есть, по-своему, то есть, не так, как делает он. Услышав эти шаги, Ярик сразу пришел в себя и перевел на дверной проем, ведущий в переднюю, уже вполне осмысленный взгляд. Это была его мать.

Она вошла и встала посреди комнаты. На ней был серый брючный костюм и черные ботинки на высоком и крепком каблуке. Она озиралась вокруг с таким видом, будто оказалась на помойке. Панюрин проследил за ее взглядом – да, конечно… не убрано. Настроение его сразу упало гораздо ниже того уровня, где оно было никаким – то есть, стало скверным.

– Я не понимаю, что происходит, – сказала она сухо. – Уже десять часов, ты спишь… Рабочий день сегодня. У тебя не так?

– Ты бы звонила в дверь, что ли, – ответил Панюрин с дивана.

У него вновь появилось такое чувство, словно видит ее впервые. Решив, что и это со вчерашнего, он подумал, что не припомнит дня, когда ему хотелось бы ее видеть, и то, что они не здороваются, даже и лучше.

– Я не понимаю, – повторила она, опустив свои сумки на пол посреди комнаты, где стояла, и разводя руки ладонями вверх. Продержав их так некоторое время и не получив ответа, она продолжила: – Ты мне скажи, ты собираешься быть человеком?.. Или ты так и будешь лентяем и бездельником?..

– Мать, – сказал Панюрин. – Иди кофе выпей на кухне. Если найдешь. Мне встать надо.

С саркастическим выражением на лице она вышла из комнаты, а Панюрин встал и отправился в ванную. Когда он вернулся, мать уже пила кофе в комнате, сидя за столом.

– Нашла? – удивился он.

– Нет, конечно. У тебя даже сахара нет. Это я Сергей Сергеичу кофе купила. Тебе налить?

– Нет. У меня и без кофе башку ломит.

Панюрин сел на диван. У него еще и спину ломило от того, что спал неудобно.

– Голова болит, – поправила она презрительно. – А не «ломит». «Башку». Ты же студентом был. Филологом. Не забыл еще? Три курса закончил.

– Но у меня башку ломит, – повторил он безнадежно.

– Так. Ну ладно, – Мать пристукнула по столу ладонью, словно прекращая ненужный разговор. – Давай по делу. А то твоя болтология… Значит, так. Первое, что мне нужно знать: собираешься ли ты работать?

– Я работаю, – удивился Панюрин. Он действительно работал… И тут его прошиб холодный пот: это уже слишком. Он не мог вспомнить, где работает. Конюшню помнит, но он-то кто там?.. Наморщив лоб, попробовал еще раз… нет, не помнит. Неужели допился?.. Посмотрев по сторонам, он заметил за столом мать – та говорила что-то. «Это хоть… мать?» – подумал он со страхом. Вроде, это была она. Вроде, его мать. Вот это утро так утро…

– …так что это не работа!.. – услышал он словно издалека. – Я говорю о настоящей работе, где тебе будут нормальные деньги платить, и у тебя будет профессия.

– А… какая у меня работа? – спросил он, надеясь прояснить хоть что-то.

– Плохая! – категорически сказала она.

Какая бы работа ни была, Панюрину стало обидно. Особенно сейчас, с перепоя.

– А тебе-то что? – спросил он, подумав.

– Как что?.. – она демонстративно опешила. – Вот те раз! Мой сын не работает…

– Работает, – перебил он, убеждая этим, скорее, себя самого, чем ее.

– Это не работа!.. Мой сын не работает, – повторила она с той же интонацией. – Это раз. Два – это он ведет неправильный образ жизни.

– А как правильно? – спросил Панюрин.

– Правильно – это правильно. Ну, хватит! – почти выкрикнула она, заметив, что Панюрин собирается продолжать. – Я этой твоей болтовней сыта по горло. Хватит! Вот я живу нормально, Сергей Сергеич живет нормально! Мы живем правильно. А ты – неправильно.

– Вы хорошие, а я плохой, – проворчал Панюрин, не зная, впрочем, чем на это возразить.

– Да! Мы хорошие! – Она встала из-за стола и, твердо стуча каблуками, направилась к стеллажу с книгами. – Мне нужен словарь омонимов. Это третье, что я хотела тебе сказать.