Валерий Свешников - Былицы

Крыльцо – дома лицо. В крыльце были довольно добротные двери – в прежние времена двери дома запирали. Помню, что эти двустворчатые наружные двери были с основательным гремучим засовом. На моей памяти эти двери уже не запирались, их только прикрывали в сильные метели. А отец еще застал время, когда запирались на щеколду даже ворота.

Кстати, притвор дверей в крыльце был устроен по-северному – то есть они открывались внутрь. Иначе дверь, занесенную снегом, просто бы не открыть. Вторые двери были застекленными, с красивыми медными ручками. На притолоке над ними была видна небольшая бронзовая иконка Николы-угодника. Жалею, что не догадался снять ее при прощании с домом. А может быть и хорошо, что не снял. Пусть и дальше Никола охраняет дом.

Помню три возгорания, которые могли перейти в пожары, но, видно, Бог нас миловал. Причиной одного из возгораний были сложные задачи по математике из учебника Шапошникова-Вальцева! А второе случилось из-за бурной любви нашей жилички Зины Нечаевой, «Зинки», как ее обычно называли. Уронить керогаз – это надо было умудриться. Третий и последний раз горели перекрытия между первым и вторым этажом. Жильцы нижнего этажа – Михайловы – бездумно нажаривали печь, чтобы переработать мясо свиньи, взращенной ими. В общем, подложили нам свинью. Выпало это событие на 27 ноября, когда отмечали день рождения отца, а дом был полон гостей. Будет возможность, расскажу об этих событиях.

Балкон – это очень уютное место нашей квартиры. На нем в жару иногда гоняли чаи из сияющего медного самовара. С наступлением жары на балконе спали. Хорошо, что движение машин по нашей улице в те давние времена было довольно слабым. Большой грохот издавали телеги, проезжающие по булыжной мостовой, но ночами их не наблюдалось.

Мама выращивала на балконе красивые цветы, а на лето туда выносили комнатные (домашние) цветы – громадный фикус, китайскую розу, тоже развесистую, и кактусы. На балконе сушили белье и лук в красивых косах, держали летом птиц в клетках, в непогоду там играла сестра Ира с подружками, я под крышей балкона хранил наши удочки, а позднее там же укрывали от непогоды небольшой переносной бильярдный стол.

Не раз через балкон к нам пытались пробраться воры, но как-то все обходилось, успевали вовремя среагировать – либо сами отбивались, либо кого-нибудь звали на подмогу.

На второй этаж дома, то есть в наши квартиры, приходилось подниматься по довольной темной лестнице. При входе на нее имелась еще одна преграда против лихоимцев – дверь с хорошим запором – кованым крюком.

На ночь, после прихода всех, дверь запирали на этот крюк. Обычно запирал последний пришедший домой. Существовал смешной ритуал – чтобы удостовериться в том, что все дома, прямо так и спрашивали: «У вас все дома?» Ответ на этот вопрос всегда сопровождался веселыми репликами из-за его двусмысленности.

Лестница не освещалась не только из корыстного расчета, что чужой человек не сможет впотьмах найти верную дорогу. Не положено было развешивать безлимитные лампочки где попало. Темнота на лестнице часто выручала. Так, после амнистии 1953 года в Вологде появилось много темных личностей – бандюканов и просто ворья. Поэтому вечерами стало опасно ходить по улицам, частенько грабили прохожих и воровали при любом удобном случае. Бывало, сидим дома, кто-то читает, а мы, дети, готовим уроки. Вдруг за стеной, что выходит на лестницу, слышно легкий шорох или осторожные шаги – все ясно, у нас «гости». «Играли тревогу» – стучали в стенку и сообщали Волоцким-Чулковым, чтобы заперли дверь. Взрослые подходили к дверям и начинали пугать милицией, которую мы будто бы тотчас позовем. Как ни странно, помогало!

А помогало, возможно, наше соседство с питомником милицейских служебно-розыскных собак. Надо сказать, инструкторы, или, как их по-другому назвать, «руководители собак», часто помогали в таких случаях. Так, летом к нам на балкон залезал один ворюга. Мама посмотрела в окно, выходящее на собачий питомник, и увидела инструкторов, проходящих близ нашего дома. На ее просьбу милиционеры сразу отозвались и сняли с балкона этого лиходея. Когда его уводили, он похвалил маму, сказав: «А ты чуткая, я ведь и тапочки снял, а все равно услышала. Ну, твое счастье!»

На нашей лестнице темень поддерживалась и по другой причине. Я уже писал о том, что долгое время после войны существовало ограничение по потреблению электричества – по одной лампочке в 60 ватт (тогда «свечей») на комнату, и нельзя было ставить никаких розеток или лампочек сверх этого лимита. То есть не включить ни электроутюг, ни радиоприемник. Поэтому и лампочку на лестницу не было возможности поставить. Если же приходили гости, то выносили лампу керосиновую или фонарь со свечой внутри. Мы же знали все углы и повороты лестницы и могли легко подняться и спуститься по ней даже с закрытыми глазами.

Но и то случались казусы. Так, я однажды поспешал домой и при входе на лестницу держал вытянутые вперед руки не так, как следовало бы, а немного по-другому, поэтому массивная дверь угодила аккурат промеж рук и хорошо засветила мне в лоб. Были очень яркие впечатления, надолго запомнил, что такое искры из глаз. Зато потом стал более осторожным.

С этой лестницей у моих двоюродных сестер – Тани и Люси Волоцких – были свои приключения. Таня (по-нашему Тюнтя) – девочка немного порывистая и неуравновешенная – нашу лестницу преодолевала слету, почти с разбегу и даже с некоторым визгом, вроде небольшой сирены. Весь дом, естественно, слышал этот момент возвращения Татьяны. Это почти сигнал: «Все дома – двери можно запирать!» Однако этот скоростной подъем был чреват неожиданными препятствиями.

Ведь бывало, в темноте и относительном покое там задремывал какой-нибудь пьянчужка. Тогда к визгу Тани добавлялся испуганный ор этого пьяницы. Он ведь тоже человек и не мог выдержать такой неожиданной атаки, когда вдруг в полной темноте кто-то с криком нападает на него, да еще и пытается потоптать или влезть на него без спросу. С трудом можно представить, каков был вопль испуганной Тюнти! Часто этих пьяниц спасала от натиска Татьяны сама крутизна лестницы – они скатывались по ней и с криками убегали. Но не всегда.

Бывало сон этих «гостей» был так крепок, что их ни криком не возьмешь, ни прогулкой по частям тела не испугаешь. Тогда приходилось прерывать его сладкие сны и выгонять «гостя» на свежий воздух.

С Люсей Волоцкой, сестрой Тани, случались подобные казусы, но реже. Она была совсем другой. Прежде всего потому, что у Люси была няня – Уба (Люба Красильникова), дальняя наша родственница, уже довольно пожилая. Она беззаветно любила свою Люсю и всегда ждала ее возвращения домой. Поэтому никакие пьяницы не имели шанса прикорнуть на нашей лестнице – их изгоняла Уба на первых подступах и попытках устроиться на ночлег. И хотя Уба была невелика ростом и на вид довольно щуплая, но сила любви к воспитаннице помогала преодолеть и страх, и свою немощь. Бывало, что и этого напора не хватало, тогда Уба просила помочь моего отца, если он был в это время дома. Позднее и мне приходилось заниматься подобными «санациями», но, надо сказать, к 1956—57 гг. в Вологде уже стало спокойнее.