Евгений Панов - Час исповеди. Почти документальные истории

Гуляю, гуляю по осени. В глазах людей, вероятно, я кажусь чудаком. Но ведь это не я, это моя неуклюжая большая оболочка, простуженная и молчаливая, бродит среди вас. А я – далеко!

Поправляюсь. Так на же тебе! В пятницу, в половине шестого утра – тревога. Болен, не болен, бежать надо. (Только совсем уж больным полагается по тревоге ковылять в санчасть и готовиться к эвакуации.) Когда тревога, всегда подспудно сидит в тебе страх: вдруг это всерьез? Умом-то знаешь – понарошку, но…

Бегу по лесу, спотыкаюсь о корни, задыхаюсь. Темнотища, холод, звезды с блюдце.

Прибежал – молодец, грят. Полезай в машину с передовой командой. Сунул пистолет в задний карман брюк (как красиво, как по-мужски!), патроны, правда, забыл, бегу к машине, галифе мои необъятные под тяжестью пистолета сваливаются совсем. Повезли нас в Малышкино, полтора часа обозом тянулись. Приехали, надели противогазы, залезли в щели, подышали, посидели. Отбой. Сняли противогазы, вылезли, поехали. В дороге поломались наши боевые машины, загорали полчаса, пока починили их. Околели. Починились, поехали.

В гарнизоне давно все позавтракали и разошлись, а мы, передовые, все тревожимся. Еще напасть: забыл в машине противогаз, искал шофера, потом никак не мог сдать пистолет. Домой пришел в 12 дня. И это человек, освобожденный от выполнения служебных обязанностей!

На службе все нормально. Стараюсь избегать умственных усилий, приберегая энергию для другого, а поэтому выполняю труд обезьяний. Что делать, приходится выбирать. За «своего» меня по-прежнему никто не считает, так и живу несколько на отшибе, но это, по-видимому, неизбежно. Колька Митяев тоже так жил. И Смольников у себя в ТЭЧ почти белая ворона. И на Захарова в его четвертой эскадрилье с недоумением смотрят – не всегда, но достаточно часто.

В последнее время не могу найти верного тона с инженером. Он меня раздражает своей суетливостью и бабьими причитаниями, я перед ним даже немножко теряюсь. Он их тех людей, реакцию которых предугадать невозможно. На один и тот же сигнал он может обложить матом или улыбнуться. Впрочем, здесь чаще матом изъясняются – по-хорошему и по-плохому, по делу и без дела. Ну, никак не могу приспособиться к этому казарменному средневековью.

Наконец-то проводили старого комполка. Долго собирался, но все-таки отбыл. В среду нас два часа держали на плацу в строю. Передача должности, речи, подарки. Он простился с полком холодно, как и полк с ним. Зато новый командир, Шумов, всем симпатичен; хотя нас дела наверху и мало касаются, общий тонус все же значительно поднялся.

Неделя была неудачной, суетливой, нервозной. Планы менялись по сто раз на дню, совершенно невозможно было организовать свое личное время. То приезд польской делегации, то смена командира, то назначают полеты, то их отбивают – бардак, который может быть только в армии. Несчастное комсомольское собрание переносили со дня на день, но так и не провели за неделю. В довершение всего начались репетиции праздничной самодеятельности, четыре раза в неделю, в восемь вечера. Пришла тетя с аккордеоном, жена нашего комэска, и сказала, что она «самодеятельность наладит», «устроит», «организует», «заставит»… Наша эскадрилья уже когда-то пела под ее руководством, и вот они затянули старую, юбилейную. Одеревеневшие люди старательно вытягивали какие-то революционные слова, ничего не понимая, не вникая в смысл. Я досидел до перерыва и ушел. Теперь надо дожидаться сценария праздничного фейерверка, ибо читать все равно придется. А уж петь – увольте.

Колька Елисеев, москвич, 1947 года рождения, то есть фактически ровесник, мой сосед по дому, имеет выслугу на восемь месяцев больше моего. Жена Люда, медсестра, а ныне сельская домохозяйка, дочь Катюша трех лет, такая малюсенькая, что и двух не дашь, – вот его «семейство».

Елисеев настолько общителен, что кажется болтливым. Шумен. При первом же знакомстве он меня заговорил. Рассказал много ядовитого, ибо к армии относится активно-неприязненно и этого не скрывает. Сначала, говорит, заявлял об этом прямо, в любых разговорах, с собеседниками любых рангов, но потом стал язык придерживать, ибо понял, что откровение плюет людям в кашу, а им это не нравится.

Елисеев рассказывает:

– Приезжаю сюда 25 августа. Дождь хлещет. А на танцплощадке – танцы. Чуть не это, под гармошку. Ну, думаю, ёлкины, оптимисты! Побродил. Ну, ёлкины, дыра! День торчу, потом иду к Малову и прям говорю: нужно, это, за семьей съездить! Он мнется, да вы понимаете… Я ему прям говорю: не пустите, буду в армию писать, вы мне в глаза плюете, а я что?! А у самого очко играет. Тут мне сразу – бац! – отпуск за 71-ый, десять суток, и еще, представляешь, на дорогу трое суток!!!Это от Ленинграда до Москвы – трое суток! Я – в Питер, на самолет, елкины, и в два ночи подкатываю к дому на такси! Гражданка, ёлкины! Привожу семью. Дают деревянный домик финский. Ты знаешь, что это за дом? Зимой на кухне около печки, когда топишь, сорок градусов, а в комнатах восемь. Иванов – знаешь Иванова? – капитан, в первой, лысый такой, жена еще в штабе торчит, говорит, что вентилятор с МИ-4 устанавливал, гнал воздух из кухни в комнаты, и все равно больше одиннадцати градусов никогда не бывало. За зиму по двадцать кубов сжигали, ёлкины! Октябрь, ёлкины, а у меня вода по утрам замерзает. Торчу, ёлкины! Комнат нет. Наконец, дали комнату – тут, представляешь, приехал какой-то генерал, ему комнату отдали под гостиницу на две недели. Очко играет, жена в панике, Катька заболела. И так, ёлкины, тяну до ноября. Привез дров, осина, сырая, вонючая. На 7-ое ноября выпал снег, я выколупливаю дрова из-под снега, пилю, колю. Праздник, все торчат, а я как негр, ёлкины! Иду к Малову, очко играет, злой, представляешь! Что ж вы, говорю, если двухгодичник, так можно, елкины, издеваться? И тут, представляешь, подвезло: черта одного выгнали, сверхсрочника, пьянь. Я сразу сюда. Катька почти всю зиму болела, и контейнер с барахлом да мебелью, представляешь, два месяца шел, ёлкины!

Служит Елисеев легко. Так получилось, что начальников над ним в ТЭЧ, кроме самого командира части, майора Николаевского, нет. Изредка Колька ходит в эскадрильи с установкой для снятия параметров двигателей после регламентных работ, но этим его техническая деятельность и ограничивается. В основном он рисует и пишет плакаты. В ТЭЧ, в управлении, в клубе. У него способности. (Оформленная Елисеевым «Комната боевой славы» заняла но армии третье место, так что ему даже предложили остаться в кадрах на должности завклубом. Моисеев отреагировал бурно-насмешливо.)

…Он закончил авиационное училище и работал в Домодедове механиком на ТУ-114. Потом через какие-то общественные каналы поступил на физмат в Университет Дружбы народов. Закончил первый курс… и тут пришла повестка. В военкомате он сначала объяснял и просил. Потом требовал. Потом орал. Потом готов был впасть в истерику… но понял, что его просто не видят и не слышат. Он был для комиссии подлежащим призыву специалистом определенного профиля, и комиссию не трогали личные планы студента первого курса Елисеева.