Андрей Верин - Реципиент. Роман-головоломка

На улице шел снег, но таял еще в воздухе, земли не достигая. Мокрый асфальт блестел, автомобили стреляли из-под колес фейерверками брызг. Редкие прохожие обращали к небу зонты, как в молитве воздетые круглые лица. Я слушал одну за другой записи, и девушка, чьи интонации казались мне знакомыми, все повторяла имя – то самое, что назвал физик. И оттого теперь оно пугало меня, будто снег в разгаре лета.

Снеговской.

***

Жажду знаний утолить не удавалось: сколько бы книг он ни проглатывал, насытиться не мог. Читал везде и даже за рулем – под каждым красным огнем светофора. И возвратившись вечером домой, сладостно предвкушал, как заберется с книгой в постель, но затрезвонил телефон. Звонивший приказал:

– Делай, что хочешь, но любыми средствами мальчишку нужно завтра выпроводить из дома на весь день!

Физик привык, читая, поглощать чужие идеи. Теперь настало время генерировать свои.

***

Вот уже несколько часов прошло, как Бат писал не отрываясь. Не спал, по-видимому, уже трое суток. Но и теперь мертвецкому сну должен был предпочесть смертельную усталость. Из-за нервного истощения руки не слушались, и от неосторожного движения стопка исписанных листов упала, разлетелась по полу. И Бат, прежде смеявшийся над суевериями, нахмурился. Он знал, что для актера верная примета: если даже одна страница из сценария упала на пол, спектакль не удастся. Бат актером не был, однако нехорошее предчувствие закралось в его сердце все равно.

Родилась я в самой середине лета. В северном мегаполисе, где солнечных дней за год едва набиралось на месяц. Но отношения с солнцем у меня не складывались. А с недавних пор и вовсе были накалены до предела.

Сперва пришла весна. Растаял снег, и скоро даже память его поросла быльем. По-казенному, по-больничному бело и пусто стало на улицах, слишком светло весь день – от ранней побудки, до позднего отбоя. Очертания города – гранитные, асфальтовые, мраморные – обострились по весне, он сделался похож на исхудавшего за зиму безнадежно больного, которого санитары под руки вывели на прогулку. На деле это я была таким больным. Даром что не оказывалось подле меня санитаров.

Сердце мое стучало лихорадочно, в груди горела адская жаровня. Зиму напролет я открывала окна настежь и задыхалась там, где люди прятались по шубам. Но скоро зима мне изменила, побежала к другому краю земли – только льдистые пятки сверкали. Врачи, разводя руками, без устали выписывая тщетные рецепты, повесили на меня ярлык: «Держать вдали от прямых солнечных лучей».

Так много накопилось в моем теле жара и огня, что ледяное равнодушие росло в душе ему в противовес. Этого холода хватило бы, чтобы повергнуть мир в безбрежие зимы второй раз за год. Но поголовно все вокруг меня любили лето, готовые постоять за него – сложить головы на пляже. В кругу друзей я чувствовала себя осажденным городом в кольце вражеских сил. Хотя у них, уверенных в скорой победе, пыл сражения погас: давно сняли кожаные латы, меховые шлемы и вязаные свитера-кольчуги. Бросили перчатки, но не для вызова на поединок – в долгий ящик. Мои ненадежные союзники, любители зимних видов спорта, сдались, сложили оружие, которого только и было у них, что лыжные палки. А лето шествовало триумфально: взамен белого флага капитулировавшей зимы, несло свое знамя, зеленое. Как мародер, уже обобрало всех горожан до нитки, догола раздело.

Мне же представлялось, едва закрывала глаза, что покрываю землю снегом, я – новая Снежная королева. Хотелось, чтобы он засыпал всю снегоуборочную технику и все дома до крыш. Чтобы горожане оказались заперты в сугробах, в снежной блокаде, терпя бедствие в ледяном наводнении, как терпели ныне, задыхаясь, торфяные пожары молодого и по-юношески горячего лета.

Увы, я не была хозяйкой горнолыжного курорта, не владела снежными пушками и ружьями. Не имела ни снегогенераторов, ни систем оснежения, чтобы применить к войскам неприятеля принуждение к миру: засыпать снегом, умиротворяющим, будто вечный покой.

Существовало лишь одно убежище, надежно укрывавшее меня от солнечного света – ночь. Весь день город глотал пыль, и только к вечеру дышал свободнее грудной клеткой проспектов, улиц и каналов, опутавших мегаполис, как ребра, переломанные в разных местах. К ночи цветы благоухали сильнее, фонтаны, подсвеченные разноцветными огнями, били фейерверками. Выпускники креплеными напитками обмывали медали. Становилось бело от подвенечных платьев и светло от вспышек.

Как и молодожены, город был усыпан монетами, цветами и зернами: горожане кормили птиц и разбивали клумбы, туристы швыряли деньги в фонтаны. Всем до единой городским скульптурам приписывалось умение исполнять желания. Их осыпали желтыми монетами, как истуканов – золотом. У меня в карманах водилась мелочь, но я не знала, чего пожелать. Стоило просить смерти моего врага, но знала: бронзовые памятники не чета языческим богам и кровожадностью не славятся.

Имя у врага моего было непростое и, конечно, неспроста.

Снеговской.

***

Он представлялся людям не иначе, как на западный манер, именем Гарри.

Немолодой уже человек – маленький, с ежиком седых волос, с хитрыми глазками, что, как две рыбки, метались в сети морщин, еще живые, – он оставил машину в паре перекрестков от цели своего путешествия и остаток пути проделал пешком. До такой степени невзрачный, что невзрачность стала ярчайшей чертой его, Гарри смешался с толпой и скоро достиг условленного места, сел за столик уличного кафе, заказал чашку чая, хотя пить его не думал, и принялся смиренно ждать. Однако молодая особа, что прежде никогда не отличалась пунктуальностью, на сей раз появилась вовремя: девушка в белом платье с черными по-вороньи волосами, невысокая, до хрупкости худая, отчего ни у кого язык не поворачивался звать ее иначе, нежели именем уменьшительно-ласкательным, несмотря на ее жесткое, взрослое не по возрасту лицо, с глазами цвета темного, низко нависшего неба. Она легко узнала Гарри, хотя виделись они в последний раз давно, и подсела к нему за столик.

Сразу после кратких слов приветствия, не тратя времени на светскую беседу, Гарри заговорил вполголоса, с пришепетыванием, вкрадчиво улыбаясь: «Дорогая Анечка! Я хочу предложить тебе кое-что продать, и очень выгодно продать. Нет-нет, отнюдь не душу. Я, быть может, изверг, но еще не дьявол. Только тело, да и то не целиком. Нет-нет, это совсем не то, о чем ты думаешь!»