Андрей Верин - Реципиент. Роман-головоломка

Помимо ангела-хранителя и беса за спиной у Лунного теперь стояла сама смерть. За минувшие несколько дней он посетил, должно быть, все чудотворные достопримечательности полуострова. Одних монеток раскидал – целое состояние. Дал все возможные зароки, клятвы и обеты. И вот теперь высоко в горах стоял перед дикой черемухой и просил ее, чудотворную, сохранить ему жизнь. Отсюда, с горного плато, ближе всего было до неба, но все так же оно оставалось безучастным к его мольбам – знака не подало, чудес не явило, и даже молнией не разразило его, беспутного. Молчало, не по южному серое.

С горы Святого Петра Лунный спустился на одном из последних фуникулеров, пешком добрался до ближайшего городка-курорта – Алубики. Заметив старую телефонную кабинку, зашел, бросил еще одну монетку на удачу и набрал номер медицинской лаборатории Ахтиара. Когда же после невыносимо долгих гудков в трубке раздался вышколенный женский голос, в ответ на роковой вопрос Лунный услышал: «Результат положительный». Телефонная кабинка вмиг стала тесна ему, и на подгибающихся ногах он вывалился на улицу.

Докуда хватало глаз нигде не было ни души, туристы попрятались по домам, как муравьи в предчувствии ненастья. С моря поднимался ветер, с гор опускались сумерки. Метлы серебристых тополей качались в небе из стороны в сторону, разгоняя облака, но только больше грозовой грязи развели. Лунный вытащил из кармана пачку сигарет, пробовал прикурить, но каждый раз выходила осечка, пламя гасло, так что он вскоре оставил попытки и, зажав в зубах холостую холодную сигарету, пошел по темнеющим улицам вниз, к остановке автобусов. Все минувшие дни он прощался с жизнью, и как выяснилось, не напрасно. Так что теперь должен был спешить.

***

Растворяясь в сумерках, по извилистой магистрали Джалита – Ахтиар летела машина. И те немногие, кто видел ее, удивлялись, как до сих пор она не полетела в пропасть. Водитель, пребывавший в крайне дурном расположении духа, вел автомобиль, значительно превышая скорость, допустимую не только законом, но и здравым смыслом. То был профессор Медицинской академии города Самватас Богдан Баталов – высокий стройный брюнет, на окружающих взиравший свысока и чуть прищурившись, будто повсюду его ослепляло солнце. Недруги видели в такой манере беспредельное высокомерие, коллеги предполагали близорукость, а самого Баталова ничуть не волновало мнение ни первых, ни вторых.

Волею судеб профессору пришлось спешно покинуть академию, хотя не далее как этим утром, он еще читал лекцию в институтской аудитории на кафедре токсикологии, радиологии и медицинской защиты:

– Что касается тактики нейтрализации действия кетамина, – давеча диктовал Баталов с выразительностью метронома, – нейролептические препараты не облегчают состояния психического дискомфорта и не снимают визуальных побочных эффектов. – Стоя перед высоким окном, он покачивался с носков на пятки, а пятьдесят пар глаз исподтишка за ним следили. – Врач должен не допустить угнетения функций центральной нервной системы, по мере необходимости принимая меры для защиты дыхательных путей…

Внезапно дверь аудитории приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова секретаря. В чрезвычайном волнении тот прошептал:

– Богдан Александрович!

И Баталов стремительно вышел, почти выбежал, как будто лекция оказывала усыпляющее действие лишь на студентов, а гипнотизер-профессор оставался начеку – только и ждал сигнала, чтобы сорваться с места.

Слухи, ходившие среди учащихся академии о Баталове, быстро стали разновидностью молодежного фольклора. Студентки единогласно сочли его самовлюбленным и бездушным, а студенты посчитали подлецом и мизантропом. Но очарованы были как первые, так и вторые. И девушки пренебрегали юношами: стыдливо прикрываясь псевдонимами, писали на страницах интернет-дневников, способных вытерпеть даже больше, чем бумага, долгие и тоскливые во всех неопытно эротических подробностях фантазии о дьявольски элегантном преподавателе.

И потому когда первые ряды передали последним, что Баталова в срочном порядке вызвал ректор, так как с ним хотят побеседовать сотрудники внутренних дел, любопытство, помноженное на пятьдесят душ, сделалось совершенно невыносимым.

Теперь Богдан гнал машину по опасной прибрежной трассе, нимало не заботясь о крутых поворотах над пропастью. И когда пепел последней сигареты был развеян по ветру, он потянулся к бардачку за новой пачкой, не сбавляя скорости. Обнаружил там несколько старых газетных вырезок, однако нужды в них уже не было – содержание статей, прежде интересовавших его, Баталов помнил слово в слово.

«В Акъмесджите изготавливали редкий синтетический наркотик – метамфетамин, также известный под жаргонным названием „лед“. Хроническое употребление метамфетамина вызывает необратимые повреждения мозга. Оперативникам Федеральной службы наркоконтроля удалось выявить группу лиц, промышлявших изготовлением метамфетамина. Подпольными химиками оказались работники акъмесджитского цирка. Теперь им грозит до двенадцати лет лишения свободы».

«Тоже мне, циркачи», – усмехался, вспоминая их, Богдан.

«Сотрудники областного управления госнаркоконтроля в Ахтиаре ликвидировали наркоточку, где изъяли метамфетамин – сильнейший препарат группы стимуляторов, который страшен длительным тяжелым действием на организм. Употребивший его человек теряет контроль над собой, может не есть, не пить, сутками бежать, преодолевать немыслимые препятствия и совершать преступления невероятной жестокости. Задержанным предъявлено обвинение в хранении и распространении наркотиков в особо крупном размере».

Ночь застигла Богдана в дороге, и он остановился в мотеле. Газеты скомкал и выбросил. Больше ему никого не нужно было искать, ловить, выслеживать. Теперь искали его самого. И требовалось только подождать, пока найдут. Ждать, в чем он не сомневался, оставалось недолго.

Моя вчерашняя знакомая оказалась на редкость настойчивой. Позвонила мне чуть свет и пригласила на свидание, назначив встречу в парке Военно-медицинской академии. Выбор места для прогулки показался мне странным, но внимание прекрасной дамы льстило, и я, наскоро выпив чашку кофе, вышел на улицу.

Когда рыба гниет с головы, хвосту не остается выбора. Из-за атмосферных аномалий и на земле все встало с ног на голову: цветы распускались в молодой траве, сверху падали бурые листья, померзшие ночью, когда, все сметая на своем пути, шли дожди с градом. Лужи покрывались тополиным пухом, будто льдом. Стояла жара, но речной ветер, порывистый и ледяной, остужал горячие головы, освежал сонные лица, слезы сушил, щекотал до смеха, трепал по волосам и подталкивал в спину.