Андрей Верин - Реципиент. Роман-головоломка

Иллюстратор Вадим Гусманов

Дизайнер обложки Вера Андреева

Корректор Ольга Недорезова

© Андрей Александрович Верин, 2017

© FOX, 2017

© Вадим Гусманов, иллюстрации, 2017

© Вера Андреева, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4483-8169-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Реципие́нт – пациент, подвергнувшийся переливанию крови или операции по пересадке органа от донора. А также человек, воспринимающий адресованную ему информацию.

Если бы мог выбирать себя, я выбрал бы другого. И первым обвинил бы себя нынешнего в самозванстве.

Говорили, что в семье моего отца, обрусевшего грека, жила своя легенда – под стать мифам его далеких предков. Согласно ей, каждый мужчина в роду появлялся на свет девятого числа. Я опоздал всего на несколько часов, однако тем испортил грекам родословную, стал палкой в колесе их семейной фортуны. Кто-то из родни отца увидел во мне плод супружеской неверности, а кто-то – лишнее звено в математическом ряду. Но одинаково для всех, бывший грехом или погрешностью во плоти, я сделался изгоем. И угодил в детдом. С тех пор культурное наследие, оставленное греками, было единственным моим наследством. С тех пор я никогда нигде не чувствовал себя как дома – всюду не в своей тарелке, всегда не в своей шкуре.

Вот и теперь, проснувшийся глубокой ночью в полной темноте, долго лежал, прислушиваясь, как к шумам и шорохам пустого здания, к дому души: тот оставался необжит, хотя я занимал его более двадцати лет. Сердце стучало мерно, медленно, легкие качали воздух, мысли шли. Только казалось: в идеальном механизме том моя душа стала бракованной деталью – он отторгал ее, как чужеродный орган. И я бы многое отдал, чтобы узнать: кем был тот экзорцист, что изгонял меня из собственного тела, и, часом, не был ли я бесом?

Снова заснуть я не сумел. Едва стало светать, поднялся и поплелся в ванную. Споткнулся в коридоре о канистру с керосином, оставленную прежними хозяевами, нащупал выключатель. Вспыхнул свет, и я остолбенел.

Передо мной высился незнакомый человек.

Незваный гость в моей квартире, он стоял вальяжно, нагловато усмехаясь, – в прямоугольнике большого зеркала, словно в дверном проеме на пороге в мир иной.

Им был я сам, но я себя не узнавал.

Редко кому удается к двадцати с лишним годам так обозлиться на свое лицо, ни в чем не повинное – ни уродств, ни изъянов. Я же не мог понять, отчего вынужден носить личину человека, с виду бесчувственного и жестокого, смотреть на мир его пустыми, ничего не выражавшими глазами. Сколько бы ни старался, я не мог признать это лицо своим. Пробовал наблюдать за отражением под разными углами, строил разные гримасы, но безрезультатно.

Завтракал я вслепую, свет на кухне не включал, чтобы не превращать вид за окном в кривое зеркало: утренний пейзаж просился в музей прямо в оконной раме. Когда переезжал, я свел багаж до минимума, чтобы начать жизнь заново на новом месте. И до сих пор довольствовался утварью, оставшейся от прежних расточительных хозяев, что, уезжая, бросили столь многое, будто спасались из квартиры бегством. Сегодня начался мой отпуск, первый за три года. Хотелось перемен, и для начала я решил побриться и подстричься.

Жизнь брала свое – закручивала в водоворот будней, втягивала в переплет дел. И проблемы никогда не заставляли себя ждать подолгу. Первой из них появилась девчонка, словно та беда, что не приходит одна.

Я уже собрался уходить, когда в квартиру позвонили. Открыл дверь и увидел на пороге девушку.

– Ой! – испуганно воскликнула та. Но уже в следующий миг заулыбалась.

Оказалось, мы были соседями, но дальними, жили на разных концах дома. В моей квартире она ожидала встретить свою подругу – и подумать не могла, что та успела съехать, никого не предуведомив. Я лишь развел руками:

– От меня тоже девушка ушла, не попрощавшись. И ничего, живой, как видишь.

Гостья глянула на меня хитро, оценивающе. Спросила:

– Не угостишь чаем?

Я полагал, что уж кто-кто, а я предупрежден о женском коварстве. Но, как и положено хорошему лазутчику, видом своим она внушала полное доверие – славянская красавица, светло-русая, сероглазая. Вмиг усыпила мою бдительность и шмыгнула на кухню. А я пошел за ней, как опозоренный защитник дома-крепости, отдавший неприятелю ключи от форта. Поставил чайник, и под его шум девчонка принялась расспрашивать:

– Один живешь?

– Ну да…

– Всегда ты так гостеприимен с незнакомцами?

– Обычно те ведут себя скромнее – на гостеприимство не напрашиваются.

– О, ты еще не всех знаешь!

– Ну, на то они и незнакомцы…

– Давно сюда переехал?

– Да нет, на днях только…

Ее вопросы обгоняли один другой, и лишь блокнота в руках недоставало, чтобы я почувствовал себя респондентом. Миловидная на грани приторности, она балансировала ловко, не переступая грань. Жеманно растягивала слова, стреляла в меня взглядами, острыми, как двузубая вилка. Открыто со мной заигрывала. Видимо, нашла во мне замену пропавшей подруге и легко утешилась. Впрочем, едва допив чай, девчонка спохватилась и засобиралась уходить. Но уходя предупредила, что зайдет еще, когда я меньше всего буду ждать.

Выпроводив гостью, я вскоре вышел сам. Заглянув в почтовый ящик, выудил из вороха листовок и счетов извещение о бандероли. Ни имени отправителя, ни обратного адреса… Решил зайти на почту. Но отыскал ее с большим трудом, как будто город в одночасье сделался чужим, словно все улицы в нем переименовали за ночь. Незнакомые дома строились шеренгой, подтянув и без того плоские животы, стояли не на жизнь, а на смерть, не сдвигаясь с места. «Наваждение какое-то…» – думал я, чертыхаясь. Погода переменилась, небо потянуло на себя край облачного одеяла, с виду теплого, а на деле сырого, и скоро солнце в нем укрылось с головой.

Наконец поиски мои увенчались успехом, и, отстояв в очереди добрые полчаса, я забрал посылку. Та оказалась небольшой, и я распаковал ее прямо на почте. Внутри обнаружился плеер с наушниками. А в плеере – диск. На нем имелась надпись от руки: «Mutato nomine de te fabula narratur». И еще: «Discernit sapiens res, quas confundit asellus». Латынь? Что значили слова, я мог только гадать. Мучимый любопытством, разгоравшимся все сильнее, включил воспроизведение.

«Родилась я в самой середине лета», – произнес женский голос. Он показался мне смутно знакомым, и я, было, принял услышанное за радиоспектакль.