Иван Алексеев - Херувим четырёхликий. Классика самиздата

А в окружающей храм темноте ему чудились пространства клубящейся тьмы, пытающиеся прошелестеть странные слова «дата майнинг», которые сегодня он слышал от Стецкого.

Рылов дождался, когда луна ещё немного поднялась над землёй и сдвинулась влево от колокольни, осветив пустырь. На душе понемногу отлегло, и он продолжил путь, радуясь скорой встрече с наверняка задремавшей на диване супругой и загадав, что у него будет ещё время додумать и о «дата майнинг», и об уготованных людям соблазнах.

Повесть

Внешне улыбчивый Фёдор Канцев бунтует, видя вокруг мало любви. Больше всего на свете он бы хотел, чтобы все люди всегда радовались жизни. Самые грустные, несчастные – улыбнитесь хотя бы раз, и Фёдор полюбит вас за эту улыбку всей силой своей души. Но так не получается, и мятущаяся его душа ищет, почему.

Тема проповедников и загадка «Пророка» наделяют бунт Канцева высшими смыслами. Обострение болезни не оставляет возможности вложить открытия в собственную жизнь.

Во глубине небес необозримой

В сиянии и славе нестерпимой

Тьмы ангелов волнуются, кипят,

Бесчисленны летают серафимы,

Струнами арф бряцают херувимы,

Архангелы в безмолвии сидят,

Главы закрыв лазурными крылами, —

И, яркими одеян облаками,

Предвечного стоит пред ними трон.

Подрастерявший густую шевелюру, коротко стриженый Фёдор Канцев лучился, улыбаясь во все стороны лбом, глазами, ртом и даже порозовевшими аккуратными ушами.

– Фёдор! Заждались мы тебя, честное слово! Ах, красавец! Здорово выглядишь! Вот, что значит сибиряк! Ничем вас не проймёшь!

Он не ожидал такой тёплой встречи. Какие простые хорошие люди попадаются ему по жизни! Сколько он тут проработал? Всего ничего, три года, а словно прирос, – и к нему привыкли, как к своему.

Сестрички в диспансере, коловшие ему лекарства, – такие тоже умнички! Он немного волновался, как девчонки примут подарки на 8-ое Марта, а всё получилось так естественно, и так хорошо они посидели потом втроём, за ширмочкой и с бутылочкой, как старые добрые друзья, не чувствуя разницы в возрасте, что душа прямо пела, когда вечером возвращался из больнички домой. Он жадно хватал воздух, остро пахнущий ранней весной, и, как пацан, завидовал неизвестным ребятам, которых любят улыбчивые озорницы в белых халатах с открытыми миру глазами.

Как бы хотелось Канцеву, чтобы все люди всегда радовались жизни! Самые грустные, несчастные – улыбнитесь хотя бы раз, и Фёдор полюбит вас за эту улыбку всей силой своей души! Только и надо ему, чтобы полюбить, – увидеть пусть даже нечаянную, мимолётную, но искреннюю радость.

Беспричинная вроде бы грусть, изрядное время донимавшая Канцева, пока отступила. Жизнь Фёдора Викторовича приобрела желанную определённость, с которой можно было смотреть на мир привычным манером, хотя радоваться ему особо было нечему.

Он болел. Болезнь не отступала. С тех пор, когда бугай врач, пересмешник и оптимист не меньший Канцева, увидев сочащуюся кровью кожу на спине пациента, ласково похлопал его по плечу: «Наш клиент!» – Канцева успели и прооперировать, и загрузить двумя курсами химиотерапии, и не исключали возможность третьего.

Третьей химии ему не хотелось. Первая прошла на «ура». Можно сказать, пролетела. А вот следующая далась тяжело. Похоже, отравили Фёдора лекарствами через край. И всё равно уклончиво отвечают о будущем.

Скоро идти на очередное обследование. Что-то оно покажет? Неужели продолжат колоть? Хотя бы дали маленько передохнуть.

И сколько ему осталось, если ремиссии не будет? Молчат. Спасибо, толстяк доктор, с которым у них сразу установился контакт, не стал врать: «У тебя тот случай, когда здоровый организм нам только вредит. Если он и дальше будет упрямиться, рассчитывай на год-полтора. Поэтому незаконченные дела и вопросы не откладывай. Постарайся, по возможности, не иметь хвостов. Но не забывай, что это только один из возможных исходов. А мы с тобой оптимисты и будем стремиться к лучшему. Поддержка у нас есть – твоё желание жить. Поэтому бороться надо. Верить надо. Без надежды тоже никак».

Радушная встреча вызвала неожиданный прилив сил, которые Канцеву быстрее хотелось потратить на полезное дело.

– Георгий, никто без меня станков не касался? – спросил он белобрысого молодого человека лет тридцати, уверенно расправившего широкие плечи чуть позади обступивших Канцева работающих пенсионеров.

– Никто, Фёдор Викторович. Стенда мы тоже не касались. Вас ждём.

– Молодцы, что дождались. Ты на площадку сегодня поедешь? Возьми меня с собой, – попросил Канцев.

От конторы до площадки было километров пять. Можно было и прогуляться, как часто любил Фёдор. Но слишком хорошо было на улице. Ветер стих. Солнышко подмигивало из-за белых облачков. Птички пели. Берёзки пустили зелёные листочки. Засидевшись в четырёх стенах, Канцев чувствовал, что вольная прогулка сегодня могла затянуться. А времени терять ему не хотелось. Очень быстро оно стало утекать. Как вода из рук.

Рассудительный Георгий, придерживая руль одной рукой, медленно рассказывал, что изменилось с тех пор, как Канцев ушёл на больничный.

– Все ваши маленькие станки тоже снесли в большую комнату. Там небольшой ремонт. На пол бросили новый линолеум. Пластиковую «вагонку» купили – мужики решили обшить ею комнату в полстены. А верх пускай светлый остаётся. В принципе, красиво должно получится.

– Теперь тот станок, который мы на станину укрепили и выровняли, как памятник смотрится. Он нам действительно пригодится?

– Если придётся делать серьёзный механизм вращения, лишним не будет. Это же, Георгий, из последнего поколения советских станков. Нулевой класс точности. Такие у нас не скоро опять научатся делать. А его на металлолом хотели пустить! Понятно, что этим дуракам, у которых я его увёл, он не нужен. Им место нужно под склад. Разве поймут, что раньше не станок в ангаре ставили, а ангар вокруг станка возводили? Интересно, сколько в городе ещё осталось станков такого класса? Я не удивлюсь, если ни одного.

– А новый барабан долго надо делать? – спросил Георгий.

– Сделается. У нас всё есть. Материал есть. Оснастка тоже.

Хороший Жора парень, ответственный. Из тех, кто стремится сделать, а не имитировать работу. Есть ещё маленький Вова Морозов, Жорин ровесник, и Львович с Петровичем на площадке – радисты советской закалки. Есть Олег из отставников – этот ни в чём не специалист, но ни от какой работы не отказывается. И есть не жадный начальник, Кузьмич, немного тугодумный, что часто помогает ему избежать скоропалительных решений.