Иван Алексеев - Херувим четырёхликий. Классика самиздата

Недоделанные модели пылились на крышках книжных полок. Фюзеляж и крылья самолёта были обточены и отшлифованы. Осталась самая мелкая работа: кабина с креслами пилотов, окошки, заднее оперение, закрылки, элероны и прочая механизация на крошечных штифтах. У катера он и до мелочёвки не добрался: склеенный полуостов корпуса лежал в открытой коробке на боку, придавив пакетики с пластиковыми детальками и крепежом.

Катер мог подождать. Так же, как и два миноносца времён русско-японской войны в не распакованных коробках. Эти модели были из купленных фабричных наборов, разработанных на основе изготовленных им мастер-моделей, и клеились для себя, по старой привычке сохранять напоминание о том, что он сотворил.

Самолёт бы неплохо поскорее доделать – его ждут, а деньги Канцеву нужны: остатки сбережений потихоньку утекают, получки давно нет, денег за больничный хватит только на хлеб и коммуналку.

Мастер-модели Канцева в Москве покупали от трёхсот до пятисот долларов за штуку. За редкий образец могли заплатить до двух раз больше, но таких ему не заказывали уже лет десять. Это когда-то, в середине девяностых, каждая вторая модель была редкой.

Особенно выгодным для Фёдора Канцева стал период перед обвалом рубля в 1998-ом году. За два года он сделал и продал семь редких моделей.

Тогда он работал днём и ночью – зарабатывал на квартиру, надо было разъезжаться с женой. Они развелись, когда младшая дочь вслед за старшей вышла замуж, и два года после развода продолжали жить вместе в приватизированной на четверых трёхкомнатной квартире. Бывшая жена истерила, отказывалась от размена, взывая к совести и ссылаясь на ущемление интересов детей.

Фёдор не думал, что она окажется такой неприспособленной к переменам. Когда он спокойно обдумывал потом в одиночестве их совместную жизнь, у него получалось, что они смогли бы дожить вместе до старости, не случись в мире переворота ценностей. Но раз он случился, то надо было выживать вместе и учиться зарабатывать вместе. Жена тоже должна была вносить свой посильный вклад в спасение семьи, а не ходить сонной тетерей, не верить голубому глазу телевизора и не ждать, когда всё образуется обратно, в старое бытие с гарантиями существования. Зачем она ходила на работу, где не собирались возвращать долги по зарплате? Почему не умела стать экономной хозяйкой? Почему денег, которые приносил ей Фёдор, никогда не хватало?

Зря матушка научила его отдавать супруге весь заработок. Понятно, что мать равнялась на женскую мудрость, но в невестке она ошиблась.

Последней каплей, убившей в Фёдоре остатки уважения к жене, стало её ротозейство. И какого рожна она потащилась на рынок со всеми деньгами?

В один день он продал свою первую модель и получил получку за два месяца. Все доллары и рубли отдал вечером жене и поддался глядящим на него восторженным глазам и мурлыканью про шубу, которую она теперь могла купить.

Когда супруга вернулась с рынка без кошелька, упав рыдать ничком на диване, Фёдор никак не мог взять в толк, зачем она брала с собой крупные деньги, если сказала, что идёт просто смотреть, и зачем взяла всё, что у них было?

Выплакавшись, она сказала, что у них нет ни копейки, и он должен найти денег до получки. Потому что муж обязан кормить жену и детей.

Муж, который заработал кучу денег и надеялся, что вопрос с кормёжкой на время точно закрыт. Должен кормить жену, которая денег в дом не приносила, а то, что принёс он, – профукала. И должен кормить дочерей, одна из которых тоже работала и была замужем, а вторая получала стипендию и крутила роман, приходя домой только переночевать.

Они крепко поругались, после чего развод был делом решённым.

Наверное, Канцев тогда и лишнего наговорил. Потому что потом ему приснился их разговор, и во сне он видел свой беззвучно раскрывающийся рот, который подпитывался пламенем праведного гнева от совершающейся несправедливости, а под этим пламенем, в неведомых нутряных глубинах клубились чёрные облака дыма, от которого Фёдор задыхался.

Если в пылу их разборок жену распаляло нечто подобное виденному им во сне, то причина обрушенных на него злых и смертельно обидных слов становилась понятной.

Но сон сном, а явь – явью. О примирении не могло быть и речи. Они развелись и долго мучили себя от продолжающегося совместного сосуществования. Канцеву казалось, что бывшая супруга специально вертится на кухне, чтобы он не мог приготовить себе еду, а когда у него нужда, нарочно занимает совмещённый санузел. Не удивительно, если она про него думала похоже. Во всяком случае, каждый день приходилось слушать доносящиеся из соседней комнаты женские причитания о том, что он решил извести мать своих детей запахами краски и лаков и шуршанием ночных работ, от которого невозможно заснуть и приходится мучиться головными болями.

Потом случилось общее несчастье обвала рубля, в мутном кручении которого цены на жильё в долларах упали раза в два, и однокомнатная квартира в новом кирпичном доме стала стоить как пять его мастер-моделей. У бережливого Канцева нужная сумма была, и жилищный вопрос надолго потерял для него актуальность.

Он частенько вспоминал о той удачной покупке. Сегодня квартиры улетели в цене вверх раз в шесть, а за модели он выручает в три раза меньше. Это если ещё считать корабли, которые идут долларов на сто дороже самолётов. Получается, что за его квартиру надо отдать 90 моделей! С учетом того, что больше двух заказов в год у него теперь не бывает. Скоро не будет совсем. Компьютеры и 3D-принтеры добьют мастеров.

Да, если бы та лафа конца 90-ых годов продолжалась до сих пор, не было бы у него нужды искать работу на стороне и брать ипотеку.

И не пришлось бы напрягать бывшую супругу с его долей в приватизированной квартире.

Канцев знал, что в этой истории бесспорно прав, но почему-то продолжал проверять свою правду по отношению к ней разных людей.

Сегодня он встрял с ней в беседу озабоченной жильём молодёжи.

После обеда четверо «конторских»: Фёдор, Георгий, подтянувшийся на площадку прыщавый маленький Вова и рассудительный плосколицый Олег, знавший, что над ним посмеиваются за щепетильность и методичность все, кроме Канцева, – устроились на скамеечках против трёхэтажного корпуса бывшей казармы.

Скамеечки стояли на полянке, разделявшей аллею переросших здание могучих серых тополей и толстых белых берёз, вдоль которых залетавшие на измерения командированные чудаки-москвичи однажды собрали себе на жарёху «тополёвики», как они назвали якобы съедобные грибы цвета родительской коры, который только и отличал их от поганок. Странные люди. Не захотели отойти на сто метров к лесочку, где можно было набрать пусть влажных, зато надёжных подберёзовиков.