Игорь Сотников - Опасайся человека одной книги. В преддверии

И кто знает, к чему бы привел этот дотошный поиск, если бы тряска пьяницы Яшкой, не дала своих вполне ожидаемых прорывных результатов, которые без всякой оглядки на окружающих, густым потоком вылились прямо на рубашку «от Габаны», на этот момент носимую не Габаной, а всего лишь почитателем их дизайнерского таланта Яшкой.

– Вот п*дор, – стряхивая с себя последствия выпитого и съеденного этим алкашом, стоя на улице, Яшка пришёл к той истине, до которой он совместно с пьянчугой пытался дойти на протяжении пятиминутного совместного время приложения в автобусе.

– А кто бы сомневался! – глядя в окно отъезжающего автобуса на Яшку, отражали своё видение истины, невольные свидетели этой трагикомедии, пассажиры автобуса.

– Ладно, я пока забегу к Кацу, а ты пока погуляй тут, – видя безвыходность своего положения, Яшка, не сильно желая, всё же решается зайти в квартиру этого, теперь по жизни ему будешь обязанным Каца.

Что ж, хозяин, даже если он сам себе не хозяин, а всего лишь хрен его знает кто таков, но раз существует такая пословица, то Фома, не желающий, как это делалось в семнадцатом году, оспаривать имущественные права этих, как оказалось, так себе хозяев, заявил Яшке окончание пословицы.

– Ладно, барин, – направился в близлежащий замеченный им книжный магазин.

– Идиот… – ничего не поняв из сказанного Фомой, в чём, наверное, каждый из слышавших эту сказанную непонятность Фомы, будет солидарен с Яшкой, Яшка, набрал телефон этого, ввиду его большого роста, невыносимого Каца.

Ну а все те, на кого Яшке приходится смотреть снизу вверх, уже по факту данного природного существования считались им невыносимыми, что было даже как-то страшно за Яшку, которому природа уделила очень скромное внимание, не соизволив его наделить даже хотя бы средним ростом… Так что и говорить вам не надо, что, пожалуй, даже и вы, с которым совсем не знаком Яшка, в его глазах однозначно прослывете невыносимым типом. И наделив того знаниями о своей проблеме, после короткого обдумывания абонента, все-таки получил добро, и уже слегка пройдясь по родственникам этого Каца, о которых теперь мы знаем, что они живут очень далеко на каких-то куличках, отправился на квартиру к этому Кацу.

– Ну, где он? – спустя то время, которое понадобилось для того, чтобы Яшке переодеться в совсем не выходную рубашку, взятую им про запас, спросил он сам себя.

А ведь так хотелось поразить западную цивилизацию таким своим цивильным видом, что выглядит несколько странно и удивительно для понимания этого действа, поразить Габбану, напялив на себя рубашку самого Габаны – это, конечно, сильно, если, конечно, в таком подтексте работала мысль Яшки, что, судя по его заявленной выразительности, всё-таки частично соответствует нашим предположениям.

– Смотри, бл*ть! – встретив чисто в воображаемой случайности и схватив за воротник Дольче, заявит, обдав его перегаром, этот поразитель западной цивилизации.

– Non capisco! – попытается возразить ошеломленный Дольче, никогда не думавший, что настанет такой момент, когда крепкие мужские объятия ему не будут в радость.

– Не бзди, Габана, – ничего не хочет слышать этот носитель на себе культурных трикотажных ценностей.

– Non, non Габана. Me Дольче, – напряженно пыхтит Дольче, взятый в оборот за свой шейный шарфик этим поразителем цивилизаций.

– А какая, на хрен, разница?! Ладно, только не нуди, я понял тебя, Габана, – отвлекся на мгновение носитель не только ценностей, но и своего всегда с собой, доставая из пакета початую ценность, чем и воспользовался этот, даже не знаю, как его после этого назвать, Габана.

– П*дор, одно слово, – вслед убегающему Дольче, разочарованный в таком пренебрежении к своим изъявлениям любви, бросил этот поразитель, уронив очень точно пьяную слезу в горлышко бутылки, чем разбавил находящийся в ней чистый скотч, ну а после уже принялся заглушать этой разбавленностью свою тоску непонимания.

Но сдается мне, что воображаемая случайность не столь случайна, как нам кажется, и что она тоже стала жертвой целенаправленной манипуляции судьбоносности, которая, как и все в этом политическом мире, стала коваться в тайных ложах золотого миллиарда. А явный налёт стереотипности за милю выдает наветы на наших соотечественников, который, наверняка, совсем не случайно был занесен на верхний слой политически мотивированного на однобокость подачи материала подсознания Яшки и иже с ним, тогда как второй слой уравновешенности (для внутреннего пользования) рисует нам совсем другую картину.

– Конечно, Габанушка, – сдувая пылинки с голого торса находящегося только в одних лишь подтяжках Габаны, зная необходимый подход для завоевания доверия, отзеркаливается один из выразителей и носителей всех лучших либеральных идей (теперь стала очевидной причина ненависти наших западных людей к собственной стране, ведь все очень просто и лежит на поверхности: так, для того, чтобы понравиться собеседнику необходимо быть или по крайней мере вести себя как он. Вот они и отзеркаливаются, эти современные Алисы в зазеркалье).

– Grazie, Grazie, – щёлкнув по носу выразителю идей пальцем и себя натянутыми подтяжками, улыбнется ему Габана, пока вид бегущего к ним нервно-трясущегося Дольче не выведет его из себя, ну, и этой его задуманной образности.

– Cosa è successo? – Габана поначалу ошеломлён таким развязным видом Дольче, но затем его принцы'п, возьмёт своё, и он уже более понятно изъяснится:

– Где, твою срань, шарфик? – на что, конечно же, Дольче, не имея на то оправданий, только лишь разведёт руками.

Но разве горестным и побитым видом можно снискать снисхождения, когда дело касается престижа. Нет уж.

– Volevo… – пробует было что-то сказать в своё оправдание Дольче, но тут уже за дело берётся этот выразитель идей и, схватив Дольче за пуговицу рубашки, грозно зарычит на него:

– Ах ты, рожа поганая. Говори толком, по-аглицки или, на худой конец, по-русски. И нечего мне тут из себя заумного корчить.

– Габана! – с мольбою в глазах, Дольче визгливо обращается за помощью к этому мастеру трикотажа. (А ведь гопники с района, даже не подозревают, кому они обязаны своими коленными растяжкам на трико, которые путем огромного совместного, в поте лица, труда этих модельеров получили свой выход на свет)

– Они уже 35 лет как Габана, – кидает леща Габане этот выразитель идей.

– Non 35. 53 Yes, – уже выводит из себя этот «преувеличитель» возраста Дольче Габану, для которого точность всегда стоит на первом месте (Семь раз отмерь, один раз отрежь – его девиз.), и он, кипя от злости, отстегивает одну подтяжку от брюк и после сильной их натяжки наносит очень звучный щелчок этому самому 53-Дольче. Ну а разве Дольче этим расстроишь, когда ему совсем даже не 53, а 53 с половиной.