Дмитрий Помоз - Три дня. Никто не знает, как жить

Это оказалось не трудно, бабушка почти сразу заприметила вывалившуюся в проход коридора ручку нашей сумки. Та упала с полки. Бабушка улыбнулась и сказала мне, поднимая сумку:

– Какой же он неаккуратный и невнимательный! И так всю жизнь! Из-за этого у него столько проблем, а он все не меняется!

Проход был расчищен. В нашем купе сидела какая-то девушка в платке. Разложив перед собой на столике зеркальце, она водила карандашом у себя по лицу. В окно на перроне я увидел родителей, бросился на свободное сиденье и забарабанил в стекло, чтобы они меня заметили:

– Мааааа! Паааааа! Маааааа! – подзывал я, прижавшись к стеклу носом.

Папа увидел меня и, положив маме на плечо руку, указал на меня. Она как-то странно одернула его руку и подбежала к окну. Верхняя часть окошка была открыта, и я слышал, как папа и мама прощаются со мной и бабушкой. Мама как раз говорила ей, чтобы та немедленно закрыла окошко, а то ветер продует мой слабый иммунитет. Хотя я никакого иммунитета с собой не брал, а свой рюкзачок я всегда собираю сам и знаю, что в нем лежит. И хоть папа с мамой на прощание что-то мне говорили, я им не отвечал, а только прислонил ладошки к стеклышку, прямо к тем местам, где были мамина ладонь и папина, и почувствовал, что этого стеклышка будто бы и нет. Ощущал тепло их пальцев, водил по изгибам их подушечек и на прощание сжимал. Поезд тронулся, и мама с папой начали удаляться. Они еще раз помахали нам с бабушкой, а мы им. Папа достал из кармана куртки пачку сигарет и обратился к маме что-то сказать, но она обернулась в дальнюю от него сторону и, словно не замечая, прошла мимо.

Так летит сильный ветер. Не имея возможности сдуть тебя своим порывом, он, что есть силы, пронизывает тебя холодом. Папа вздрогнул, прикурил сигарету и, выпустив почти паровозные клубы дыма, продолжил стоять, провожая взглядом не наш поезд, а маму. Я испугался. Показалось, что то, как по волшебству исчезнувшее из окна нашего купе стекло, встало в этот момент между мамой и папой. Мамы с папами не должны ходить за стеклом друг от друга. ВСЕ ИЗ-ЗА ЭТОГО ВОЛШЕБСТВА! Может оно все-таки существует?! Я очень расстроился и у меня потекли слезы.

Тетенька с зеркалом увидела меня и, не отрывая взгляда и продолжая водить карандашом себе по лбу, сказала, слегка крякнув:

– Чего же ты расстраиваешься? Вы, как я вижу, едете отдыхать, а не уезжаете навсегда! Значит, ты скоро снова увидишь своих родителей!

– Глупая тетка! – думал я про себя и злился, – Ничего ты не понимаешь! Ничего не видишь!

Я стал качаться назад-вперед, мотая головой из стороны в сторону, тянул свое длинное, как перрон: «Неееееееееееет!».

Не помню, это я сам все еще качался или скрипучий вагон подхватил мой порыв, разгоняясь, но я почувствовал объятия бабушки. Она глубоко-глубоко посмотрела на меня, я успокоился в ее руках, обмяк и затих. А она тихонько прошептала мне на ушко: «Все будет хорошо. Все у них наладится, родной!».

Кажется, бабушка тоже видела это стекло между ними..

Два дня мы ехали до станции Новороссийск. Почти всю дорогу наша попутчица проводила либо у зеркала, пытаясь залезть в него чуть ли не целиком, либо в своем телефоне. Периодически она вытягивала телефон на всю длину руки и начинала кривляться прямо в экран, постоянно ерзать, менять позы на своем сиденье-кровати и недовольно вздыхать каждый раз, после очередной смены положения и гримасы лица. Мне было страшно интересно узнать, что с ней происходит, но из вежливости я помалкивал.

По пути поезд часто останавливался, мне нравилось смотреть в окошко за множеством выходящих и заходящих пассажиров, дяденек и тетенек, взрослых и старых, с детьми и с сумками. Чем дольше мы ехали, тем меньше одежды и больше шума было от этих людей. Они постоянно щурились от солнышка, которое здесь не уходило почти никогда. Поэтому через какое-то время я даже научился отличать тех, кто живет на юге от тех, кто приехал сюда, как говорил папа «погреть кости». Не знаю, что это значит. Мой город знаменит тем, что все приезжают сюда «на развод», а вот на юг все едут «греть кости». Георгий Александрович нам ничего такого не рассказывал. Местные жители, судя по всему, всю жизнь проводят с закрытыми глазами, потому что ночью они спят, а днем щурятся. Именно поэтому их так легко отличить от всех других по глубоким, даже больше чем у моей бабушки, жестким коричневым морщинам в уголках глаз. А еще я понял, почему они так громко себя ведут – это оттого, что они совсем почти ничего не видят, и чтобы обратить на себя внимание, им приходиться громко и эмоционально говорить.

Тогда я придумал себе игру, чтобы было не так скучно ехать. Каждый раз, когда наш поезд в очередной раз останавливался, и из него начинали выходить и заходить пассажиры, прибегали встречающие или те, кто пытается продать им носочки, раков, рыбку, пирожки, семечки, маечки, карандаши, книжки, пиво, лимонад, мороженое и еще множество других вещей, я садился поближе к окошку и угадывал, кто из них кто. Местных жителей я решил называть – «кости», а приезжих – «развод». И вот, сидя у окошка, я водил пальцем по стеклу и тихонечко говорил: «Кости, развод, кости, кости, кости, развод, кости, развод, развод…». Меня очень забавляло это развлечение и бабушку, похоже, тоже, потому что она улыбалась вместе со мной и гладила меня по голове, иногда поправляя. А вот нашей временной соседке моя игра совсем не понравилась. Сначала она вовсе и не обращала на меня никакого внимания, наверно, не хотела тратить себя на что-то другое кроме телефона, зеркала, и набора всяких баночек и кистей с губками для разукрашивания лица. Но чем более увлеченно я играл, тем недовольнее становилось выражение резиновой кожи ее физиономии. Это было заметно даже под слоем пыльной розовой пудры. Соседка начинала охать и вздыхать, грозно поглядывая то на меня, то на мою бабушку. И когда вагон в очередной раз натужно закряхтел и заскрипел тормозами по рельсам в преддверии новой остановки, наша попутчица глубоко-глубоко выдохнула, закатив глаза (я даже нечаянно вспомнил маму, когда она недовольна папой) и зашипела себе под нос почти по слогам:

– Гооос-по-диии! Сей-чаааас о-пяяяять нач- неееет-сяяяя! Воот уго-рааааз-ди-лоооо! Су-ма-шееед-шшшш-иеее! Охххххх!… – разводя своими худыми, длинными ручищами в маечке-мешке, она напоминала змею в силке.

Я посмотрел на нее и невольно засмеялся! Девушка-змея, которая уже больше чем целый день и целую ночь пытается залезть целиком в свое зеркало, кривляется и дразнит свой телефон, а в перерывах между этим спит, набираясь сил на новые попытки все-таки добиться своего, сейчас называет меня сумасшедшим! ЭТО ПРАВДА ОЧЕНЬ СМЕШНО!!!

А моя бабушка взглянула на нее родительским взглядом (вторым фирменным), подтянула уголки губ кроткой улыбкой и сказала: