Мария Буркова - Легенда о героях Галактики. Спасти Императора. Космоопера нового тысячелетия

– Знает только Миттельмайер и Кисслинг, – уставшим голосом ответил Райнхард, подчиняясь. – Остальные знать не должны.

– Ну ты и бирюк, – с укоризной проворчал Оберштайн, старательно маскируя восхищение подопечным. – Почему меня не включил в этот список?

– Потому что ты был опасно ранен, а я просто с постели встал, – в тон ему ответил тот, угрюмо помотав головой. – Сам ты бирюк, самый что ни на есть настоящий, и я у тебя в логове лежу, стало быть. Как давно я здесь?

– Третий день. Я успел вызвать тебе своего врача, который занимался моими глазами. Можешь брыкаться, но сразу предупреждаю, что это будет без особого успеха. Кроме того, это не привычные тебе феззанские обалдуи и не армейские коновалы, а настоящий мастер своего дела, и…

– Хорошо, хорошо, – тихо сказал Райнхард, беспомощно протянув обе руки перед собой и взглянув в пустоту столь горьким взглядом, что Оберштайн нашёлся только крепко обнять его в ответ, – я не возражаю. Но целых три дня, а я ничего не помню, это слишком много для простого перепоя. Что я делал всё это время?

– Зря беспокоишься. Просто отдыхал – если ты встал с постели, это ведь ещё не значит, что полностью выздоровел, так? – Райнхард почувствовал, что его успокаивают в точности так же, как он сам это делал с Эмилем, но понял, что даже не хочет сейчас этому сопротивляться, доказывая, что он взрослый. – К тому же ты страшно перенервничал эти дни, боясь всего подряд, вот и результат этого. Аппетит у тебя нормальный, но сон на тебя навалился – вот ничего и не помнишь из-за этого.

– Я… – зачем-то произнёс молодой император, смущаясь и осекаясь на полуслове, – я и сейчас очень боюсь, очень. Эта чернота меня гнетёт чудовищно, и я ломаюсь, чем дальше, тем вернее.

– Это нормально, – сухо отрезал Оберштайн, вежливо позволив уткнуться лицом себе в плечо. – Но поправимо и пройдёт. Ты довольно быстро восстанавливаешься для своего состояния, так что не вижу особого смысла волноваться.

Райнхард горько вздохнул.

– Ты всегда знаешь, что мне сказать, – убитым тоном прошептал он. – Это ты изъял тайком мой бластер, когда погиб Кирхайс?

– Ну я, – ошалело откликнулся министр, против воли удивившись. – Дело прошлое, зачем вспомнил?

– Темно, – кратко уронил император и затих, чуть вздрагивая плечами.

– Проскочим, – жёстко ответил Оберштайн. – Даже не сомневайся. Вернёшься к Хильде крепким и сильным.

– Ладно, давай сюда этого своего доктора, нечего зря время терять, – бесцветным голосом сказал Райнхард. – Только потом не оставляй меня надолго одного, пусть хотя бы собака вернётся.

– Не волнуйся, я отлично знаю, что это такое, так что… ладно, всё, всё, я понял. Не хочешь ложиться, стало быть?

– Да, это уже совсем грустно.

– Тоже верно, – деловито заметил Оберштайн, ловко устраивая подопечного на подушках в положении полулёжа, – но пока поваляться придётся. Так удобнее?

– Да, намного лучше, спасибо.

– Действительно, лучше. Ну, я сейчас, стало быть…

Райнхард слабо кивнул, сжимаясь внутри в комок – хотя появление врача, проверенного самим серым кардиналом Империи и должно было вселить надежду на самое лучшее, месяцы лихорадки и недавняя мучительная смерть, а потом нудная слабость и слепота сделали своё дело. Где-то внутри что-то сломалось и надрывно завывало: ничего уже не наладить, ничего… Оказывается, хотя злиться и огрызаться в ответ на атаки окружающего мира, пытавшегося его так или иначе уничтожить, он привык, именно с этой бедой такое оружие оказалось бесполезным. Оставалась, правда, маленькая, нетронутая ещё ничем крошащим в куски надежда – то тепло на шее, которое он ощутил, когда напивался в кабинете и услышал ободривший его девичий голос. Оно и сейчас было с ним, крохотный сгусток тишины и спокойствия где-то между яремной впадиной и грудиной. Не оттого ли и сон все эти дни и часы был таким же тихим и безболезненным, как запах белых лилий? Белые лилии, что это они взялись вспоминаться, может быть, просто где-то стоит букет или натянуло запах из открытого окна… Надо было их нарвать, отправляясь делать Хильде предложение, но так спешил тогда от страха, что всё испортил, что совершенно о них забыл. Интересно, откуда же они на меня свалились-то, тогда, в далёком детстве, а? Ладно, держись, Мюзель, ты справишься – так, кажется, тогда было сказано мне неизвестно кем. Стало быть, прорвёмся…

Шаги. Двое, ясное дело. Оберштайна чувствую хорошо – даже и его шаги различаемы вполне. Второй… Он явно его старше, и намного, возможно, на те же пятнадцать лет, что и у нас разницы, а может, и больше. Чуть шаркает одной ногой, похоже, и, наверное, ниже меня ростом. Откуда эта уверенность, неизвестно, ну да и нечего гадать – раз есть, значит, так оно и есть, пусть будет. Человечек смотрит на меня с любопытством, с добродушным даже интересом – но пока и всё, что можно почувствовать от него. Так, ага, его настроение резко меняется, и почему же?

– Вот так ничего себе знакомый полковник у Вас, фон Оберштайн, эхехе! – проскрипел надтреснутый голос, тронутый мощной хитрецой, но с сильным удивлением и волнением. – Не надо думать, что я настолько старый дурак, что не понимаю, кто это!

– Вы, однако, имеете право не понимать, сударь, – своим обычным ничего не выражающим голосом откликнулся тот. – Ваше дело – Вам известно, а остальное уже Вас не касается.

– Что ж, – с некой аристократической грустью проговорил гость, – хоть жизнь и прекрасна, но надо бы и честь знать, верно. Да и сознавать, кто был моим последним пациентом, мне будет очень приятно, так что я не в обиде. Скорее, наоборот.

– Гюнтер, я гарантирую Вам… – сурово начал Оберштайн, но собеседник бесцеремонно прервал его с искренним добродушием.

– А то я не знаю цену этим гарантиям, Пауль, перестаньте. Это же не Вами установленный порядок и не мной, мы не мальчишки и смущаться нечего. Да я и не молод, мягко говоря, жалеть не о чем. Раз у меня есть возможность помочь – я очень рад этому, и покончим с этим вопросом. Другое дело, что учитывая то, что мне известно, как рядовому обывателю, я как врач уже могу сказать, что случай может оказаться сложным в совсем другой плоскости, совсем…

Райнхард не пошевелился, хотя почувствовал сильное раздражение, похожее на гнев.

– Сударь, – холодно процедил он сквозь зубы, – Вы решили спутать меня с очередным Гольденбаумом, возможно? Ну тогда Вы ошиблись, а гарантии Вам придётся в таком случае взять у меня.

– Батюшки! – без тени смущения, но с показным изумлением, от которого так и разило весёлой иронией откликнулся гость. – И верно, я, старый дурак, сглупил, рассуждаючи. Как Вам будет угодно, молодой человек, как угодно, больше к этой теме мы не возвращаемся. Вы нисколько не похожи ни на кого из Гольденбаумов, уверяю Вас со всей искренностью моей пропащей души. Разве что на самого первого, самую малость, но это может быть и обманчивым впечатлением.