Иван Державин - Революция 2017. Предвидение

– А я вас хочу спросить вот, о чем: могли бы вы сказать хотя бы слово против Сталина в то время?

– Не могла, потому что я отдала бы жизнь за него. А за нынешних вождей, извините, я не только жизнь, а рваные колготки пожалею.

Майор стукнул по столу кулаком.

– С вами все ясно. Вам сколько лет?

– Об этом женщин не спрашивают! – возмутилась старушка.

– Это у молодых женщин. А в вашем возрасте плюс – минус двадцать лет уже не имеет никакого значения.

– А в вашем и пять лет имеет большое значение, подтверждением чего является сравнение вас с этим молодым человеком, – сказала старушка, бросив кокетливый взгляд на капитана.

Майор побагровел и бросил капитану:

– Уведи эту каргу или я ее придушу.

В его голосе было столько злобы, что старушка быстро поднялась и почти бегом направилась к двери. Капитан вышел за ней и приказал игравшему на мобильнике опоновцу:

– Отведи ее и больше никого не приводи.

Капитан подождал, пока старушка не исчезла в приоткрытой опоновцем двери в зал, и вернулся в кабинет майора. Тот стоял у окна и курил. Капитан подошел к нему и глянул в окно.

– Нет, здесь не осиное гнездо, здесь вражеский тыл, – проговорил майор, развевая рукой дым. – Казалось бы, старушка – божий одуванчик, а подкована не хуже профессора. Слышал, как шпарит цитатами ученых и политиков, как сплетнями соседей по даче. Но самое страшное, она во многом права. Наверное, и немцы это чувствовали, поэтому сразу наших расстреливали. С этими тоже вести душещипательные беседы бесполезно, а либо огородить их от остальных колючей проволокой либо выселить куда-нибудь подальше, как Сталин чеченцев и ингушей. А что? Подпишешь, если я предложу это в докладе?

– Я-то подпишу, да не те сейчас времена. Демократы взвоют.

– Они как раз не взвоют, а обрадуются, потому что Лески для них, как раковая метастаза. Попробовали бы мы применить удушающий газ еще где-нибудь, не говоря про Болотную площадь. А тут применили, и я уверен, не без жертв, а в Москве об этом ни слова ни по телевидению, ни по радио. Я, знаешь, чем пригрозил залу? Отправить их утром в областное СИЗО. Всех, кто не предоставит мне паспорта. Как бомжей. Ты бы видел, как они обосрались.

– Что-то не очень, если никого не видно с паспортами.

– Рано еще. Полчаса не прошло. Первые ласточки, должны появиться минут через двадцать.

– Правда, начнешь их отпускать?

– Правда, начну, оставив паспорта у себя. Я все обдумал. Мы снимем с паспортов копии, которые понадобится для вызова хозяев в суд, а сами паспорта используем для голосования за партию власти и вернем их после выборов.

– Ловко. А если эта афера раскроется?

– Кем? В избирательной комиссии будут в основном наши. У них в этом деле опыт большой.

***

В зале и в самом деле настроение было подавленное. Услышав то там, то здесь приглушенные «Алё», Лесков, которого многие знали по выступлениям по местному телевидению, поднялся и громко крикнул:

– Выключить телефоны! Расстроить родных мы всегда успеем. Давайте сначала все обдумаем. Нас более двухсот человек. Во всей области нет такого СИЗО, чтобы там нас разместить. Я уверен, что полицай нас шантажирует. Если уж звонить родным, то для того чтобы они подняли тревогу и призвали лесковцев прибыть сюда и потребовать нашего освобождения.

– Кого поднимать? Все были на митинге и сейчас приходят в себя, – возразил мужской голос.

– И их арестуют. Места здесь всем хватит, – поддержала мужчину какая-то женщина.

– Разумно, – согласился писатель. – Но это пессимизм. А как насчет оптимизма?

Поднялся молодой человек лет двадцати пяти, в очках с разбитым стеклом и рассеченной бровью. Он поправил очки и сказал, обращаясь к писателю:

– Я, пожалуй, соглашусь с вами, что полицай блефует и никуда нас завтра отсюда не увезут потому, что послезавтра выборы. В принципе-то весь сыр бор здесь затеян из-за них, которые окончательно похоронили бы в Лесках партию власти. Введением губернаторского правления власть намечала полностью подчинить нас себе. Подавив наш первый протестный митинг, она была уверена, что сломила нашу волю, и мы будем, как шелковые. А мы сегодня показали, что не испугались. Если они нас увезут, то развяжут в Лесках настоящую войну. Я не думаю, что власть это не понимает. Поэтому допускаю, что заинтересованность полицая в наших паспортах связана с предстоящими выборами. Не исключаю, что он обусловит наше освобождение голосованием за партию власти.

– И мы будем сидеть здесь до воскресения? – спросила сидевшая перед оратором девушка. – Я не могу, у меня грудной ребенок.

– Два часа вы можете еще здесь пробыть.

– Думаете, через два часа нас выпустят?

– Насчет выпустят, не знаю, но думаю, что через два часа все прояснится, и будет ясно, как поступить с вами.

– Хорошо, два часа я подожду. Я, как все.

– А я не могу ждать два часа, – поднялась в переднем ряду женщина лет сорока. – У мамы день рождения.

Молодой человек в очках взглянул на часы и не успел ответить. За него это сделал мужчина в черной вязаной шапочке, надвинутой по самые глаза. Встав во весь солидный рост, он приподнял левую руку в черной перчатке и положил ладонью на спинку переднего сиденья.

– Подождет ваша мама. И не только два часа. Она не настолько глупа, чтобы не понимать, что мы здесь не в бирюльки играем, а решаем судьбу если не страны, то Лесков уж точно. А вы, идя на запретный митинг, должны были знать, что грубо нарушаете уголовный кодекс, за что по головке вас не погладят, а могут очень сурово наказать со всей строгостью закона, стоящего на страже этого антинародного режима. Я, например, уверен, что буду уволен с государственной службы и в случае суда понесу более суровое наказание по сравнению с другими. Но я осознанно пошел на митинг, потому что не хочу служить нынешней власти. Мой начальник полковник Безусяк также знал, что будет снят с должности начальника РОВД, однако в пятницу повел нас на площадь защитить народ от опоновцев и был уволен без сохранения положенных ему льгот. И сегодня он пошел на митинг, взяв на себя роль организатора. «Скорая», насколько мы знаем, увезла его без признаков жизни.

– Он умер, – раздался голос от двери, идущей в туалет. – Мне об этом только что сообщили по телефону.

– А женщина? – спросил женский голос.

– Она умерла еще в дороге.

Вслед за женским криком по залу прокатился гул возмущения.

– Тихо! – потребовал сослуживец Безусяка. – Я предлагаю почтить память о полковнике и жительнице наших Лесков вставанием и минутой молчания.

А когда сели, то увидели спускавшихся с задних рядов пятерых мужчин, одетых в темные форменные костюмы, и в серых масках. Двое направились к двери, через которую выводили на допрос, и двое – к двери в туалет. Пятый встал перед первым рядом и, подняв в успокоительном жесте руки, приглушенно проговорил: