Светлана Смолина - Китайская чашка

Хлипкая дерматиновая дверь содрогалась от громоподобных раскатов его голоса, и женщина за нею опасливо утешала себя, что при всем неуемном темпераменте он порядочный человек и не перейдет к боевым действиям. Он сам не дал бы и ломаного гроша за такие надежды. Сдержаться ему помогли не доводы разума, а отголоски чужих шагов на лестнице. По возвращении к себе раздосадованный полководец, покинутый коварным Аресом, шарахнул стальной дверью с таким неистовством, что в соседней квартире с потолка отвалился здоровенный кусок штукатурки, осыпав хозяйку белой пылью. Она встряхнулась, как выбравшаяся на берег выдра, и пошла за веником, удовлетворенно напевая несложный мотивчик. Эту партию ей снова удалось довести до логического конца без потерь.

Еще через пару месяцев, дав себе время успокоиться, а ей – отдохнуть от изнурительной осады, он предпринял очередное наступление, бросив главные силы на другой фланг. Его неожиданно посетило озарение, что выход из ситуации – вторичный рынок, потому что с евроремонтом и разумным расходованием средств ей ни за что не справиться без мужской поддержки.

Для осуществления этой задумки ему пришлось довериться другому риелтору. И снова сосед улыбками и подношениями почти усыпил бдительность врага и, хитростью проникнув в маленькую квартирку, перетасовывал в ее прихожей папки с фотографиями и схемами, пытаясь доказать преимущества просторного типового жилья в спальных районах с налаженной инфраструктурой перед недостатками жизни в забитом машинами центре.

Соседка держалась настороженно, памятуя о настигающих его вспышках гнева. Рекламные проспекты она листала с рассеянностью гуманитария, вникающего в сложные математические расчеты, зато чаще с недоумением взглядывала на рассказчика. Выражение лица у нее становилось нездешним, как у людей, потерявших слух в далеком детстве. Подвижное лицо, приоткрытые губы, готовые что-то сказать, живые внимательные глаза – и молчание.

«Выбирай!» – командовал нетерпеливый гость, подпирая стену в прихожей, и разворачивал перед ней новый альбом с квартирами. Она драматически кивала и вздыхала над снимками. «Ну? Тебе же нравится эта!» Он требовал ответа, пытаясь прочесть загадку в ее упрямой голове. Женщина пожимала плечами и закусывала губу, закрывая выход для долгожданных слов. «Опять не то? Ты сама-то знаешь, чего хочешь?» – наконец не выдержал он, наплевав на приоткрытую дверь. Крик взорвал душный воздух прихожей, подобно рухнувшему из облака артиллерийскому снаряду. Альбом полетел под вешалку, где разметал коробки с обувью в доказательство, что в этой халупе даже повернуться негде. Хозяйка шарахнулась к зеркалу, ожидая худшего. С минуту они смотрели друг на друга, а потом она с опаской опустилась на колени, собирая разлетевшиеся бумаги. В том, как она складывала туфли с узнаваемой покорностью Золушки, перебирающей наряды взбалмошных сестриц, было что-то такое, с чем он расстался еще в детстве. Он не дал себе времени подобрать слова к забытым чувствам, и не дал ей времени разжалобить себя глупыми мыслями. «Да что ж ты за существо!» Мужчина бесцеремонно дернул ее за руку и впервые оказался в опасной близости от женщины, которую и женщиной всерьез не считал.

Этого единственного прикосновения, больше похожего на короткое замыкание, было достаточно, чтобы вектор его необузданных страстей вдруг поменял направление. В опасной близости от соседки пахло ментолом и дорогими духами. Он с пристальным вниманием коллекционера принялся разглядывать тонкую, будто светящуюся изнутри кожу на висках и полумесяцы изогнутых ресниц, какие рисуют на портретах восточных красавиц. Она оцепенела в плену его переменившегося интереса. Некоторое время они смотрели друг на друга, она – не чувствуя боли, которая разливалась по сжатому в железной хватке плечу, он – не чувствуя, что причиняет боль. Возможно, именно тогда сосед на собственной шкуре впервые ощутил, за какими благами в эту заброшенную лисью нору приходят богатые гости. Женщина угадала его мысль и дернулась, как лошадь с накинутым на шею лассо. Он разжал пальцы, недоумевая, что это было между ними. Соседка, избегая смотреть на гостя, толкнула входную дверь, без слов приглашая его уйти. Он обернулся уже за порогом на крохотный клочок чужого мира, исчезающий в дверном проеме, где несостоявшаяся принцесса потирала руку под широким шелковым рукавом, а на полу остались несколько пар дорогих дизайнерских туфель, поражающих своим несоответствием всей жалкой обстановке вожделенных им квадратных метров.

С того дня все неуловимо и, вместе с тем, бесповоротно изменилось. Она больше не впускала его за порог, нетерпеливо выслушивала очередной аргумент, мотала упрямой головой, отметая любые доводы, и закрывала дверь, стоило ему добавить неудовольствия в привыкший командовать голос.

Мужчина, с рождения не наделенный даром терпения, терял его жалкие остатки, показательно бранился на лестнице, прислушиваясь к звукам за ее дверью, и сообщал язвительной и утомленной жизнью еще до рождения жене, что торгаши и шлюхи заполонили город. Город, некогда покоренный его предками от поднявшихся в петровскую эпоху служилых людей до дедушки-академика и отца-профессора, не успевшего по случаю обширного инфаркта занять достойное место среди светил мировой науки, больше не принадлежал таким, как он.

Обычно за соседской дверью царила тишина. Иногда был различим голос прибывшего или уходящего посетителя, который баловал хозяйку комплиментом или фальшиво насвистывал пошлый шлягер. Самой хозяйки будто не было вовсе. Лишь объемные паузы вместо слов заполняли пустоты между мужскими репликами.

Исчерпавший подношения и аргументы сосед несколько раз предпринял попытку решительных действий, надеясь, что именно язык силы произведет на владелицу убогих тридцати двух квадратов должное впечатление. Но внушительное плечо, протиснутое в приоткрытую дверь, сурово сдвинутые брови и повышенный тон вызвали в упрямице лишь недоумение и нервный излом брови: «Это мой дом. Почему вы считаете, что ваши необоснованные претензии…»

Так тянулись месяц за месяцем, сложившиеся в года. Плелись по кругу, как отжившая свой цирковой век лошадь, все еще тоскующая по арене. В ход шел скандальный тон, не делающий чести респектабельному бизнесмену и потомственному интеллигенту, новые предложения, предсказуемый отказ, всплеск возмущения и демонстративное хлопанье металлической дверью с итальянскими сейфовыми замками. Бесконечные шахматные дебюты, где «белые начинают» и… почему-то проигрывают. За многословными колоннами пешек выдвигались ладьи аргументов, разгневанные слоны обманутых ожиданий, снова пешки. Серьезные надежды возлагались на внезапную вылазку ферзя, провокацию с победным прищуром: «Ну, вот сейчас-то». Ответом была глухая оборона черных: «Но мне не нужна большая лоджия, и на метро я не езжу!» И внезапное бескомпромиссное наступление белых на флангах почему-то проваливалось. А потом все возвращалось на круг: хитроумные ходы, дипломатические улыбки, пристальное изучение буквы закона и остро осознанная невозможность выиграть вопреки приложенным усилиям и назло здравому смыслу.