Светлана Смолина - Китайская чашка

– Не говори о других.

Она села в кровати и принялась собирать на затылке волосы с таким серьезным видом, будто это был последний штрих перед выходом на бал, а у подъезда в нетерпении топталась четверка лошадей.

– Да брось! – Сосед перехватил ее напряженный локоть, и было непонятно, к чему относится это «брось» – к ее целомудренному молчанию или к ненужной прическе. – Что ты чувствовала, когда была со мной?

– Тебя, – просто сказала она и уронила кольца волос на плечи. – Хочешь кофе?

– Не надо кофе.

Он уложил ее голову к себе на плечо, высек пламя из зажигалки и с наслаждением вытолкнул в густой воздух струйку серебристого дыма. Но едва он разомкнул объятия, она воспользовалась моментом и отодвинулась. Они в молчании курили одну тонкую и длинную сигарету с прогорклым вкусом ментоловых леденцов, и он морщился и то и дело облизывал сохнущие губы. Силы уходили с каждой затяжкой, и оставалось только лежать, не касаясь друг друга остывающими телами, и подносить ко рту отяжелевшую руку с тлеющим над пальцами огоньком.

Уронив оплавленный фильтр в пепельницу, он задремал, свесив опустевшую ладонь почти до пола, как вдруг горячее дыхание обожгло ему шею, и знакомый голос прошептал в самое ухо «гроза». Он с трудом разлепил тяжелые веки. Женщина жалась к нему брошенным щенком и косилась в плотную стену занавесок, за которой удовлетворенно порыкивал далекий гром.

– Как душно! Давай я открою окно.

– Нет!

– Ты боишься? – Он приподнялся на локте, заглянул в побледневшее лицо с распахнутыми, как полуденные цветы, глазами. – Кто в наше время боится грозы?

– Время тут ни при чем!

Ее шепот был едва различим, и он склонился ниже, уже зная, что придется ее спасать, закрыв собой, спрятав среди подушек, приняв губами ее девчоночьи страхи.

– Ты маленькая трусиха, хоть и спишь с серьезными мужиками.

– Я просила тебя!..

Она вмиг забыла об упавшем в колодец двора ливне, о канонадных раскатах над столичными крышами и, как парус на ветру, заметалась в свете ветвистых молний, пробивающихся тусклыми вспышками в зашторенный прямоугольник окна.

– Хочешь повоевать в полную силу?

За звенящим от водяных плетей стеклом на все голоса выли и бесились сигнализации оглушенных машин. В подъездах хлопали двери, впуская зазевавшихся жильцов. Хрупкие ветки многострадальных тополей осыпались в пенные лужи. В пламени грозовой инквизиции безнадежно полыхали стеллажи с книгами, гравюры и безделушки, привезенные из разных стран. Он расхохотался, вторя стихии, и принялся укрощать еще недавно податливое тело, задыхаясь в змеиных кольцах растрепанных волос. Среди всей этой какофонии ему слышалось, что она тоже рычит и стонет, как пойманная в капкан тигрица, и азарт хищника заставлял его покорять и обладать, отождествляя свою волю с ее желанием и считая сопротивление частью игры.

– Ты прекрасна! – Он с непритворным благоговением погладил ее щеку, тронул губами припухшие губы. – Если бы час назад я только заподозрил, что ты можешь быть такой, я бы позавидовал сам себе.

Она всхлипнула и по-детски вытерла тыльной стороной ладони мокрый нос. Из-под сжатых ресниц все еще сочились обиженные слезы. Он выравнивал дыхание и ждал, что она заговорит, обзовет его идиотом и сволочью или простит и обнимет, но отчужденная женщина слушала жалобные завывания заблудившегося в переулках ветра и молчала.

– Хочешь, я нам кофе сварю? Или пожарю яичницу? Или отнесу тебя в душ?

Его душу затопила непривычная нежность, и хотелось совершить в ее честь подвиг, пусть небольшой, почти пустяковый по сравнению с битвой за привычный государственный контракт, вроде победы над последним драконом или восхождения на вершину мира за бесполезной луной.

– Я хочу спать! – сухо отрезала соседка и, сверкнув глазами, отвернулась к стене.

– Ну, конечно, – глядя в ее сгорбившуюся спину с бессильно упавшими невидимыми крыльями, разочарованно вздохнул он. – Мне тоже пора идти.

Он был слишком погружен в офисную суету, чтобы знать, что в полдень два раза в неделю соседская дверь открывалась, чтобы впустить девушку с круглым румяным лицом, обрамленным разноцветными прядями волос. С ее приходом в холодильнике поселялись продукты, мойка без сожалений расставалась с коричневыми кофейными каплями, белье оказывалось выстиранным и выглаженным, пыль со стеллажей и подоконников исчезала, словно сама собой, а старинные бокалы и рюмки хвастались друг перед другом сияющими боками. Помощница была в меру разговорчива, и хозяйке даже удавалось углубиться в книжку, пока на кухне звенела посуда и в ванной шумела вода. На это время в квартире раздвигались шторы, и женщина жмурилась от солнца и забивалась в угол кровати, будто вела свой род от румынских вампиров.

Если разноцветоволосая девушка и догадывалась, чем живет хозяйка, то осуждения не выказывала и лишних вопросов не задавала, не копалась в бельевых шкафах и не звонила двум десяткам опекаемых родственников в Запорожье. Однако в глубине души помощница хозяйку по-бабски жалела и мысленно рисовала картину неразделенной трагической любви, благодаря которой молодая еще женщина обрекла себя на добровольные муки в одиночестве без надежды завести детей, собаку, телевизор и широколистный фикус.

Ее проворные руки с обгрызенными ногтями делали свою работу споро, в конце дня получали кругленькую сумму и, прижимая к себе разбогатевшую сумку, с трепетом листали в метро рекламные проспекты магазинов, в которых позволительно было эти деньги спустить.

– Вам надо сходить прогуляться, солнышко уже припекает, – настаивала она, складывая постиранные вещи на спинке кресла. – А то вон какая бледная.

– Терпеть не могу бесцельные прогулки. Лучше расскажи, что там происходит.

– Да что там может происходить! – со снисходительным смешком оглядывалась на затворницу неунывающая украинская девчонка. – Все одно.

И начинала ранжировать новости с самой главной – с погоды, которая сегодня незаслуженно радовала всегда хмурых москвичей, или с концерта какой-то новомодной группы, песни которой в этой квартире были бы такими же неуместными, как грохот токарного станка. До глобальных мировых потрясений она добиралась в самом конце рассказа, упоминая о них сухой телетайпной строчкой. Почти всегда безразличная слушательница обреченно кивала и догадывалась, что скоро в ее квартире сменится гость, потому что отношения между Москвой и Европой портятся. Или в Азии палестинцы и евреи снова затеяли воевать. Или здравомыслящий американский бизнес больше не желает хоронить в бездонной яме российской экономики кровные миллиарды.

– Зачем вам столько красивых вещей, если вы их совсем не носите? – сокрушалась девушка, вернувшись в привычный материальный мир, как стрелка компаса к северу.