Светлана Смолина - Китайская чашка

Когда он обрел способность снова слышать звуки, его насторожила подозрительная тишина за стеной, где должны были звенеть ложки и постукивать дверцы шкафов. Он двинулся в кухню, чтобы поторопить хозяйку. Она держала на весу джезву с чеканной виноградной гроздью и с отрешенным лицом смотрела в узкую щель меж занавесок. Он бесцеремонно взял ее за запястье. Женщина стряхнула с себя оцепенение и перевела на него все еще отрешенный взгляд.

– Извини, я задумалась…

– Все остыло, – по-стариковски проворчал он, возвращая медную джезву на пляшущее над конфоркой пламя. – Доставай чашки.

Разговор не клеился. Вернее, непринужденная болтовня никак не хотела переходить к наболевшему вопросу. Беседа цеплялась то за старые обои в комнате, то за крохотную японскую гравюру, то за вкус кофе, какого он не помнил уже давно. Этот вкус вернул его на много лет назад, в Бразилию, куда однажды его занесла нелегкая со статисткой Мариинского театра, легкой на подъем, как семечко одуванчика под прозрачным зонтиком, но с тяжелым характером уверенной в себе светской львицы и стальной хваткой бультерьера. За океаном у них было слишком много кофе, куда меньше секса и без числа ссор, и уставший от скандалов любовник ждал окончания поездки, чтобы вернуть свою спутницу в северную столицу, как не подошедшую вещь в магазин, и забыть о ней навсегда. Так и вышло: спустя годы он почти не вспоминал о балерине и взаимных обидах, зато тосковал по ароматным чашкам кофецино, заставляющим сердце выпрыгивать из груди.

Каждое слово неспешной беседы крутилось вокруг давней проблемы, но ни одно не касалось ее напрямую. Развалившись в кресле с бокалом согревшегося коньяка, он не находил удобного момента напомнить несговорчивой соседке, как ему необходимы эти тридцать два квадрата. Как преобразится целый этаж, когда он сможет сломать стену, сдернуть пыльные занавески и поселить в расчехленном пространстве новой гардеробной платья и туфли жены и собственные костюмы и галстуки. «Назови свою цену», – мысленно обращался он к ничего не подозревающей женщине и отдавал себе отчет в пикантности непроизнесенной просьбы. Соседка держалась непринужденно, пила коньяк маленькими глотками и смеялась над его шутками, запрокидывая голову, как школьница. Он искал в ее смехе, в жесте, которым она откидывала волосы со щеки, в предложении новой порции кофе: «Хочешь еще?» ту же двусмысленность, которая владела им. Но она видела в нем приятного собеседника, заглянувшего на огонек, не более. А он рассматривал ее точеный профиль, склоненный над пламенем зажигалки, кудрявую струйку дыма, потянувшуюся к потолку, ухоженные пальцы, легким движением пробегающие по ключицам и вынуждающие его путаться взглядом в шелковом коконе ее халата, и, забыв о квартире, повторял одними глазами: «Назови свою цену». Вожделение владело им с первой минуты вечера, и мысль о цене кружила среди книг и мебельного антиквариата и зудела в голове, как пойманная в паутину муха.

В итоге он с жаром переключился на политику, словно хозяйка маленькой квартирки была его неукротимым оппонентом на выборах, а не продажной женщиной, принимающей политиков на широкой кровати. «Может быть, довольно?» – вкрадчиво спросила она, накрыв ладонью его опустевший бокал. Он оттолкнул ее руку и налил себе и ей коньяку, произнести романское название которого у нее получалось лучше, чем у него, наследника дедушки-академика, некогда призванного французским правительством читать лекции в Сорбонне. Она сдержала вздох и безропотно поднесла бокал к губам, но пить не стала. А он продолжил бездарно напиваться, втягивая ее в бессмысленную дискуссию. Изредка на его возмущенное: «Ты можешь себе представить!» или «И эти ошметки совкового менталитета…» она соглашалась: «Ты прав, конечно!» или с сомнением устремляла рассеянный взор к осыпающейся лепнине: «Но, может быть, если посмотреть на это иначе…», вытаскивая из собеседника поток напыщенных сентенций или водопад возмущения, в зависимости от поворота темы.

Под влиянием алкоголя она впервые оттаяла со дня их знакомства. Подливала ему свежесваренный кофе в китайскую чашку из тончайшего фарфора и сочувственно прикасалась к его запястью с тяжелым браслетом часов, обходясь без россыпи пустых слов. Она невинными вопросами пыталась увести его от политики по извилистой тропинке разговора, а он, напротив, искал спасения от разыгравшихся желаний в длинных монологах о судьбах страны. В столь высоких материях она не разбиралась и едва скрывала равнодушный зевок, зато заметно оживлялась, когда речь заходила о нем самом, и, как опытный врачеватель, прикладывала к его саднящим ранам мягкие слова утешения и надежды.

– Все будет хорошо, – тихонько повторяла она, устроившись на ковре с поджатыми ногами, как наложница в гареме, и то и дело поправляла сползающую с колен переливчатую ткань, но он не слышал повтора и каждый раз пораженный замолкал, как будто она распахивала перед ним тайную дверь.

«Все будет хорошо», – уверяла она, даже если это «хорошо» не поддается рациональному объяснению. Даже если он устал, даже если сейчас ему тошно от постоянного стресса, и ярмо, которое он добровольно взвалил на себя, заставляет горбиться и временами проклинать все на свете. Он вслушивался в знакомые слова и почему-то хотел верить этой упрямой ослице, из-за которой потратил столько времени и сил впустую, вместо того, чтобы достроить свою квартиру и идти дальше. Хотя было неясно куда идти и когда наступит это «хорошо». Но она улыбалась и повторяла магическую формулу беспечной надежды, а привозной коньяк со сложным французским названием пился легко, как «Колокольчик», и от шестой чашки кофе сердце заходилось, как припадочный заяц.

Когда воздух в комнате от его и ее сигарет сгустился настолько, что стал видимым, а утыканная белыми и рыжими фильтрами пепельница почти скрылась в дымке от непогашенного окурка, мужчина вдруг вынырнул из алкогольного дурмана на поверхность.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю! – Она дернула плечом, не желая открывать своих тайн, и поднялась с пола. – Еще кофе?

– Коньяк закончился, – с сожалением пробормотал гость и спрятал опустевшую бутылку под столик. – Куда уж кофе! Или ты решила нас угробить?

– Если так случится… – туманно начала она, направляясь в кухню.

– То мы умрем в один день от инфаркта, – с мрачной ухмылкой подхватил он и завладел ее прохладными пальцами. – Вернее, в одну ночь.

– Не от кофе, – возразила соседка и попыталась высвободиться. – Уверяю тебя, не от кофе.

– Видали Кассандру! – Ехидство слов так противоречило его желанию довериться, что он и сам удивился этому парадоксу. – Откуда тебе знать?