Галина Грановская - Рассказы

Мать насмешливо кивает: домой, значит, нелётная, а к нам – «сел на самолётик»!

Фимка переводит дух.

– Ну, а там-то какие самолёты? Большие. И может, один-два рейса всего в сутки, а пассажиров сколько? А к нам обыкновенные «кукурузники» летают, и летят сейчас они только с почтой, а народу – никого!

Мать опускает вниз мокрые руки, с которых капает на пол вода и громко вздыхает:

– Ну, Ленка, Ленка, с тобой не соскучишься! Каждый день сюрприз. Что ты выдумала, хоть соображаешь? Ой, хлебнёшь ты в жизни со своим характером!

Фимка чувствует, что мать в растерянности и осторожно настаивает:

– Ну, мам! Он же почти рядом с нами служит. Ну, представь, был бы у тебя сын и служил бы, к примеру, на Дальнем Востоке. Дали бы ему отпуск, а…

– Да мне тебя одной хватает! – мать машет рукой. И вдруг, опустившись на табурет, начинает смеяться. – А пусть приезжает, в самом деле. Пирог сделаем с брусникой и… и – замуж тебя отдадим! Но ты же, кажется, уезжать собралась? А гостей зовешь! Или уже передумала школу бросать?

Мать насмешливо и ласково улыбается и Фимка невольно улыбается ей в ответ, хотя, чему радоваться-то, если подумать?

В ГОРАХ

Снег сыпал не переставая. Тропа окончательно исчезла. Чтобы не заплутать, оставалось одно – идти по руслу речки, слабо журчащей в обмёрзлых, снегом присыпанных берегах. Жёсткие кусты местами подступали к самой воде. Идти приходилось то проваливаясь по колено в снег, то едва не черпая воду ботинками. Шаг, ещё шаг. Женька вся сосредоточилась на этих шагах. Мыслей не было. Отчетливо и тупо стучало сердце. Ныли от холода ноги. Надо идти. Шаг, ещё шаг, ещё и ещё. Через три часа, мокрая и промёрзшая до костей, она вышла к лесному кордону.

Ни эсперанто теперь в её жизни не будет, ни походов. Женька поворачивает голову, смотрит в окно. На фоне мутно-белесого неба вразнобой качаются голые ветки. То дождь, то снег – южная февральская несуразица. Врач сказал, на днях выпишут. Отвалялась, выздоровела. Вот только что ей делать с этим здоровьем? Как по улицам ходить? По университетским коридорам? Как войти в аудиторию и посмотреть в глаза тем, кто там сидит? Женька поднимает вверх руку, рассматривает. Конечно, она очень похудела, уже не прежние шестьдесят пять кило. Но даже в нынешнем её состоянии видно, что это крепкая рука. Вся она, Женька, крепкая, основательная, с хрупкой Ритой не сравнить. Женька и мыслила медленно, основательно, знания, в отличие от Риты, хватавшей всё на лету, долго «высиживала». Но и запоминала освоенный материал если не навсегда, то, во всяком случае, надолго. Всё помнила, вплоть до каких-то мелочей. Память у неё отличная. Другие отбарабанят выученное на экзамене, да и забудут тут же. И конспекты у неё самые лучшие в группе, самые подробные, и в библиотеку она ходить не ленилась. А Риту после лекций обычно Серёжа поджидал. Какая там библиотека…

На тумбочке лежат яблоки. Отец привёз. Женька старается на них не смотреть, смотрит в окно, на исчерченное ветками небо, но даже отвернувшись, видит этот «гольден». «Гольден», золотые, значит. Яркие, прямо светятся в серости тусклого дня. Ритины любимые.

– Убери их, подальше от греха, – подает из угла голос Евдокия Семеновна. – Медсестра вот-вот придет, выговаривать будет. Вынеси в холодильник или в тумбочку затолкай.

Сегодня на дежурстве Жанна. Она строгая. И Женька, преодолевая себя, поднимается, складывает яблоки в пакет, несёт. Но не в холодильник.

– Возьмите, тётя Дуся. Живые витамины.

– Ой, сдурела! – пугается соседка по палате. – Куда мне столько-то? У меня зубов раз-два и обчёлся. Сама грызи, раздатчица. Кожа да кости, впору под капельницу. Ни в обед, ни в ужин ничего не ешь. Одно возьму, больно хороши, а остальное назад неси. Сказала, хватит, куда суешь, одно мне, больше не возьму! Поворачивай, поворачивай!

Женька поворачивает. Только не к своей кровати, а к соседней, там спит третья обитательница палаты – семидесятилетняя бабка Глаша. Бабке тоже нужны витамины, а родичи её частыми визитами не балуют. Пусто в тумбочке. И Женька втискивает туда свой объёмистый пакет.

Особенно они и не дружили. Эсперанто – вот что их объединяло. Субботин и Горланов были из медицинского, Женька и Рита – из университета. Приходил через раз поэт Кондаков, работавший в молодёжной газете, и также, через раз, являлось несколько десятиклассников, из которых Женька знала только Танечку. Потом присоединился Сережа. Эсперанто ему до задницы, он для него, как марсианский язык. Сережа технарь до мозга костей, в каждом деле прежде всего вычислял КПД, коэффициент полезного действия. Марсианские языки в его жизнь никак не вписывались, КПД нулевой. Но он ходил. Женьке тоже эсперанто вроде ни к чему, а она вот тоже ходила. Всё потому, что очень уж красиво Рита расписывала несуществующие возможности и плюсы этого языка. Симпозиумы, на которые её, Женьку, приглашают, перспективы интересных знакомств и всяких там встреч. Ритка почему-то на полном серьезе считала, что эсперанто это язык будущего. Утверждала, что он очень популярен в Швеции, в Польше, Франции, Венгрии, говорила, что президенты его изучают и всякие общественные деятели. Что уже литература существует на эсперанто, а потому, им, филологам, стоит к нему интерес проявить. Ну и прочие глупости. Которые почему-то довольно убедительно звучали в исполнении Риты. Вот только Сережу она зря с собой привела. Скромница Танечка тут же на него глаз положила. По каждому пустяку к нему стала обращаться, краснея и хлопая длинными кукольными ресницами. Это не одна Женька заметила. И в поход с ними Танечка увязалась, ясное дело, из-за Серёжи. Конечно, Рита тоже это всё видела и всё понимала. Может быть, именно потому и сказала тогда: с Таней пойдет Серёжа. Так сказала, что ни Серёжа, ни, тем более, Женька, спорить не стали. А Танечка опустила глаза и в очередной раз покраснела. В этот раз, надо думать, непритворно.

Вместе с яблоками отец привез газету. Вот, сказал сердито, на всю область прославились. В селе проходу нету, каждый пристаёт, расскажи да расскажи, что там с твоей дочерью приключилось. В голосе отца неприкрытый упрек. Он скромный человек и всякой, как сказала бы Рита, «публичности» сторонится. Газета лежит на тумбочке. Раз двадцать прочитала Женька заметку, пытаясь проникнуть в её суть. «Удачно завершив сессию, решили провести каникулы в горах…». Неужели это о них? Да, там их имена, их фамилии и – трескучие фразы, которыми излагается чужая какая-то и нелепая, история. Факты вроде бы совпадают, только всё это ложь, не так всё было на самом деле.

Кондаков, тот сразу отпал. Позвонил Рите, сказал, не отпускают с работы. Никто по этому поводу и не переживал, он всегда был человеком ненадежным. Но, когда потеряв час в ожидании медиков, поняли, что и те не явятся, слегка приуныли.