Галина Грановская - Рассказы

Залив был покрыт плотным бугристым панцирем, прорезанным у берега широкими и глубокими трещинами, полузасыпанными плотным хрустящим снегом. Узкая тропа вела на противоположный берег, где темнел еловый лес, и откуда слышался далекий и слабый рык тракторов. Там строил дорогу отец. Восемьдесят километров, отделяющих поселок от железнодорожной станции. Трасса через болота и густую чащобу. Эх, папка, папка! Мало, что ли, строят по стране дорог? Обязательно надо было забраться сюда, в самую глушь. Зимой самолётом только и выберешься, да и то, если только погода лётная. Бывает, почту разносят раз в десять дней. И одна-единственная школа, даже перевестись некуда. И десятый класс один. Только Фимка туда не вернётся. Так и скажет матери! Пусть что хотят с ней делают – не вернётся.

Но Ветошкина! Откуда в человеке берется столько дряни?

Дневные сумерки сгустились до ночной темени, когда Фимка вернулась домой. Спотыкаясь от усталости, поднялась на второй этаж, ковырнула ключом замок. Наверное, уже не меньше шести – того и гляди явится с работы мать. И если Лиль ей позвонила… впрочем, какая разница. Фимка и сама всё расскажет. И твёрдо будет стоять на своём – в школу она не вернётся.

– Лен…

На площадке между вторым и третьим этажами сидел на подоконнике Васька. Рядом валялся Фимкин портфель. Спасибо, принёс. Фимка подождала, пока портфель оказался рядом, протянула вялую руку: давай.

– Зайти-то можно? – поинтересовался Васька.

– В другой раз.

– Ну, подожди. Мне нужно тебе что-то сказать.

– В другой раз и скажешь, – Фимка зашла в прихожую и попыталась захлопнуть дверь.

Поговорить. Дудки! Хватит разговоров, потом сплетен не оберёшься. Наверное, будет уговаривать простить Ветошкину. Или выспрашивать… Нет, она для себя уже всё решила. И говорить больше не о чем. И совсем нет сил.

– Пусти дверь! – идиот, всунул ногу, не закрыть. Фимка налегла на дверь.

– Фимка, два слова. Ветошкина дура, она не знает ничего… Да открой же, чтобы я не орал на весь подъезд. Фимка!

– Я тебе не Фимка! Взяли моду, а у меня, между прочим, имя есть!

На её счастье кто-то поднимался по лестнице и Васька убрал ногу. Дверь сухо щелкнула замком.

4

С вершины сопки весь поселок как на ладони. Низкое январское солнце насквозь просвечивало заросли маленьких кривых березок, улицу, одним концом упиравшуюся в вытоптанный в снегу пятачок перед бревенчатым магазином. С другой стороны петляла по лесу меж ёлок и сосен дорога, а по ней, взвывая, ехал КаМАЗ с яркой, охряной кабиной. Это была единственная машина, которая способна была добраться с железнодорожной станции своим ходом по недостроенной трассе. Иногда на такой приезжал домой отец. Фимка вспомнила – сегодня же суббота. Вдруг, действительно, отец? Машина, проехав еще поворот, остановилась как раз у пятиэтажки. Фимка напряженно всматривалась, стараясь разглядеть, кто же вышел из кабины. Но с такой высоты разве разглядишь. К тому же деревья мешали, так и не разобрала. Интересно, сколько сейчас времени? Наверное, не больше двенадцати. Ну да ладно. Фимка выбралась к спуску, поправила крепления и понеслась по лыжне вниз. Эх, катить бы вот так и катить на высокой скорости! А потом оторваться от земли и парить над лесом, заливом, домами посёлка, в беспорядке разбросанными по взгоркам и сопкам вдоль залива. Покружить над единственной более-менее прямой улицей с её деревянной мостовой и дощатыми тротуарами и… и конечно, свалиться, влететь с размаху в сугроб, запутавшись в собственных ногах. Нечего витать в облаках!

Выбравшись из сугроба, Фимка кое-как отряхнулась, сняла лыжи и побежала к сараю, где отец хранил свой мотоцикл, рыболовную снасть и всякие железки. Открыв непослушными, застывшими руками замок, бросила в угол лыжи, прихватила спрятанный портфель, заперла дверь. Сегодня уже третий день прогулов. Так и не решилась поговорить с матерью начистоту. Поговори с ней… А сегодня она вообще дома, выходной у неё, с утра уже прицепилась: проспишь да проспишь. Пришлось изобразить уход в школу. В обычные дни мать уходила раньше на работу, и Фимке удавалось незаметно отсидеть время уроков дома. Но суббота есть суббота, потому пришлось взять потихоньку лыжи и катить затемно на тот берег. Хорошо пришлось побегать – стоял морозец. Хоть не без пользы для здоровья, утешала себя Фимка, скользя по проложенной кем-то лыжне. Только бы не встретить никого, только бы…

А если это не отец? Что она скажет матери по поводу такого раннего возвращения из школы? Фимка вошла в подъезд и остановилась. Надо сначала что-нибудь придумать. Но придумать не успела – кто-то летел сверху, перепрыгивая через ступеньки. Это не мать, но… Нос к носу столкнулась с Бочаровым. С «галстуком». Значит, правда, толчётся в подъезде. Сердце у неё замерло от испуга. Если дойдет до матери… Со страху Фимка оцепенела, стояла как истукан посреди прохода, и даже не поняла сразу, что у Бочарова в руках. А когда сообразила, как завороженная уставилась на букет, покрытый хрустким прозрачным целлофаном и страх её как рукой сняло. Цветы. Белые. В такое-то время, в середине января! Их можно было купить только в городе, в областном центре и стоили они, наверное, уйму денег. Неужели это ей?

Увидев Фимку, Бочаров как будто обрадовался.

– О, хорошо, что тебя встретил! – Он протянул ей букет, и Фимка машинально взяла его. – Ты точно здесь живешь?

– Точно…

– Значит, так: передай это Аннушке и скажи: от Славки. Нет её сейчас дома, а я спешу, некогда ждать, на машине я. Так передашь, а?

Вот кто, значит, на КаМАЗе! А Фимка, глупая, радовалась, подумала, что отец. Она хмуро посмотрела на букет, вздохнула и, ничего не ответив, стала подниматься по лестнице.

– Аннушке! Анне Ивановне, с третьего этажа, – крикнул снизу Бочаров. – От Славки скажешь, вернулся, скажешь, из командировки!

Вернулся из командировки! Фимка почувствовала себя глубоко обманутой. Почему, почему так – кому-то цветы, а кому-то, можно сказать, слёзы? И всё из-за него, из-за этого Бочарова, «галстука» несчастного! Из-за него у неё такие неприятности, а он бы, несмотря на то, что танцевал с ней, даже и не заметил бы её и не узнал бы, встретив на улице, не живи она в одном подъезде с его любимой Аннушкой.

Уехать! Будь что будет, она должна поговорить с матерью. И прямо сейчас, не откладывая. Не маленькая, уже способна, между прочим, решать сама, что ей делать и как жить дальше. Фимка нажала кнопку звонка. Никто не открыл. Дома, что ли, матери нет? Вот почему Васька ждал её на площадке. Отперев своим ключом дверь, Фимка влетела в прихожую, швырнула на пол портфель и пнула его ногой. Ладно, она подождёт, но всё равно разговор состоится сегодня же – надоело дрожать и прятаться. А букетом этим лучше всего подмести пол. Но вместо этого, Фимка почему-то достала с полки хрустальную вазу и развернула целлофан. Какие странные цветы – никогда она таких не видела. Как будто искусственные. Толстый стебель с плотным зеленым листом, плотный белый цветок. Надо скорее поставить их в воду. Ишь, ты – «Аннушке»! Она что – бюро добрых услуг, передавать то да сё? Хотя, конечно, Анна Ивановна и не таких цветов заслуживает. Ей розы надо дарить. Таких, как Анна Ивановна, Фимка никогда раньше не встречала. Организовала хор – все у нее поют, даже старые-старые бабки. У них свои, старые песни, свои старинные наряды. Этих бабок даже на телевидение снимали для передачи «Край морошковый». И сама Анна Ивановна поёт здорово. И играет. Когда в ДК ставили спектакль, ей дали главную роль – роль журналистки, в которую влюбляется один молодой врач. Врача играл настоящий врач, Лудов. Говорят, он и влюблён был в неё по-настоящему, да только она дала ему от ворот поворот. То ли потому, что женат он уже два года, то ли потому, что просто не нравился.