Николай Недрин - Плохие оценки

– Где?

– В армейке, где!

– Не помню. Кажется, трое.

– Все-то тебе кажется! Как зовут?

– Ва… силий.

– Васек, слушай, ты сам где живешь?

– На «Восходе». Уже выхожу. Пока. – Валера идет к дверям, просит выпустить его на перекрестке.

Автобус медленно, неохотно (гололед!) останавливается.

– Вместе сойдем, – сообщает «земляк», положив свою лапу на Валерино плечо. – Мне отсюда недалеко.

«Бля-а-а…» – думает Валера. Он мешкает, пытаясь сообразить, чем грозит ему неожиданное знакомство.

«Земляк» выходит первым и неловко поскальзывается. Чуть не падает под колесо:

– Ох, ёб твою!..

Валера поворачивается к водителю:

– Поехали!

– Не выходишь, что ли? – тупит водитель.

– Нет.

Дверь противно скрипит, закрывается. Автобус трогается.

Валера, не глядя за окно, уходит на свое место. Ему еще долго ехать, до конечной.

«Слаба богу, обошлось. Так всегда: боишься одного, а тебе хрясь – и алкаша какого-нибудь…»

Пока доехали, почти стемнело. И снег снова пошел. Мелкий, ленивый.

Валера медленно бредет мимо ментовки.

Ментам тоже пофиг на грипп. Как «земляку» и врачихе.

Менты вышли на порог, обсуждают свежий протокол. Или нет, не протокол – просто иронически следят (вслух) за прохожим, у которого в каждом кармане по маске. Как догадались?

Впрочем, возможно – все-таки протокол. Потому что Валера по-адыгейски не понимает. В институте пытались научить, но без толку.

«Был бы я „земляк“, меня бы, наверное, загребли на пару суток. А там у них – зараза», – думает Валера и ускоряет шаг.

– А-а-а-ха! -ха! -ха!!!

Голос хмельной, женский, отчаянный. Назло всему.

Какая-то зимняя шалава. Не отошла еще от Нового года.

Или, наоборот, бывшая примерная мать: похоронила недавно малыша (грипп, разумеется) и пустилась во все тяжкие.

– А-а-а-ха! -ха! -ха!!!

Мужик возле нее – почти трезвый. Ничего смешного, скорее всего, не рассказывает (голос глухой, не разберешь). Просто хочет потрахаться на халяву. А шалаве подавай веселье! Да еще на всю улицу.

Валере становится тошно.

Он, скорее всего, плохо поступил – взял и уехал. Точнее, не доехал.

Конечно, грипп виноват. Дома все-таки семья. Какая-никакая.

Но ведь и Наталья – его дочь. Хоть и незаконнорожденная. Семнадцать лет. Совсем уже взрослая…

Телефон зудит.

Валера достает его: звонит Наталья. Неужели до сих пор ждет? На таком морозе?

– Не жди меня, Наташ, простудишься, – умоляет Валера. – Уходи уже!

Телефон продолжает зудеть.

Наконец замолкает.

Валера осторожно заносит номер дочери в «черный список».

Дай бог, в этом году грипп его не заденет.

По Лесной маршрутка ползла долго. Как сонная муха. Еще и душно (она была полная – беременная муха). Люди активно потели.

«Впереди авария, – лениво подумал Крысов. – Наверное, посреди улицы».

Он тулился на заднем сиденье и, когда маршрутка, миновав препятствие, начала наконец разгоняться, взглянул окно. Прямо на дороге, возле остановки, лежало крупное длинноволосое тело . Скорее всего, женское. Рядом стояли менты, скорая, зеваки. Женщина то ли мертвая, то ли без сознания. Но крови на ней (вокруг нее) вроде бы не было.

«Интересно, – подумал он, – вызвал бы я скорую, если бы шел мимо этой женщины в магазин?»

«Вызвал бы. Наверняка».

«А если бы это был мужик и лежал на газоне, а не на дороге?»

«Наверное, вызвал бы».

«А если бы это было ночью, и вокруг никого?»

«…Не вызвал бы».

«Прошел бы мимо?»

«Да. Ускоряя шаг!»

«Или если днем, но – в лесирисе».

«Тоже бы мимо прошел. Хотя… Наверное, подошел бы из любопытства: кто это лежит – грибник или алкаш».

«И что, если бы грибник, тоже не стал бы ничего делать?»

«Так ведь первую помощь не умею, а позвонить – сети нет, не ловит».

«Ладно. Убедил. А если бы там отец лежал?»

«В лесирисе?»

«Да».

«Мой отец?»

«Да, твой».

Крысов задумался и чуть не проехал свою остановку.

***

В детстве Крысов стеснялся своей фамилии.

Особенно после того случая, когда в школе читали «Ревизора». Первое действие по ролям: городничий рассказывает свой сон. Почти весь класс тогда засмеялся, даже училка улыбнулась.

А на перемене какой-то козел (неизвестно, кто, но, скорее всего, очкарик Тимохин) придумал Крысову новое прозвище – Нигер.

Почему-то это казалось гораздо обиднее, чем Крыса.

Нигер… Ночью Крысову приснилось, что его фамилия – Овечкин.

Хороший сон, давно такого не было.

***

В одиннадцатом классе уже было не до учебы.

Надоело.

Но когда стали проходить повесть Платонова, Крысов слегка возбудился: слишком уж необычный язык у этого писателя. Какой-то полудетский-полу… сонный, что ли. Типа вот так вот можно во сне разговаривать. И все всё будут понимать. И никто не посмотрит как на дурака.

Позже, лет через десять после окончания школы, Крысов вдруг понял, что когда ходит в лесирис, то общается с ним на платоновском языке. Вроде бы. Во всяком случае – на таком языке, на котором не стал бы общаться с людьми.

«Надо прочитать этого Платонова», – подумал Крысов, присев на корточки перед упругим семейством опят.

Надо бы. Но в тот день руки не дошли (да и устал), а потом расхотелось.

***

Если бы его поставили перед выбором – секс или грибы (оставить что-то одно на этой планете), Крысов, конечно, выбрал бы грибы: когда находишь (долго ходишь без толку и вдруг находишь!), например, лисичковое место, с которого можно полкорзины набрать, – это покруче всякого оргазма!

Но вообще-то Крысов любил смотреть на красивых женщин. Особенно на юных, напоминавших ему о Светке Ланген.

Он так и не успел ей признаться. Ну не на перемене же!..

Крысов, влюбившись, решил написать Светке стихи. Долго мучился. Брал Фета, читал, читал, потом пробовал написать сам. Чаще всего ничего не выходило, иногда получалось первое четверостишье, а дальше – ступор. И вдруг, решающей ночью (во время парада планет), взял и сочинил. Проснувшись, подскочив на кровати! Без всякого Фета. Аж двенадцать строчек.

Потом еще целую неделю думал – как преподнести? Наконец решил послать по почте. Потом еще подумал и решил, что самолично бросит письмо в почтовый ящик Лангенов.

И бросил.

Но Светка не прочла – она с родителями скоропостижно уехала в Германию.

Крысов на следующий день пришел к опустевшему дому («Срочно продается! Торг») и выковырял свое жалкое послание. И сжег. Тут же, под почтовым ящиком.

А через пятнадцать лет он случайно нашел Светку в соцсетях. Она была замужем, выкладывала фотки детей и курортов, на которых побывала. Крысов добавил ее в «друзья», она подтвердила заявку. Крысов написал (Светка была онлайн) про свои школьные стихи. Светка прочла сообщение, написала в ответ: «Покажи». – «Да я уже давно их потерял». Светка «помолчала», потом снова стала набирать сообщение. Набирала долго, с перерывами (видимо, стирала, переправляла), в итоге так и не ответила – вышла из сети.