Борис Михайлов - Конформист. Записки провинциального журналиста о времени, профессии и о себе

В начале октября, в очередном послании маме, я написал, «мама, забери меня домой, мне здесь очень плохо». Открытка эта сохранилась до сегодняшнего дня. В военное время, в 1944 году, взять билет на поезд и поехать куда-то не разрешалось. Необходимо было получить пропуск, который выдавали лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Болезнь, смерть близкого человека таким обстоятельством не считалась. Шла война, не время праздных путешествий. Мама занимала всего лишь должность инженера, руководителя проекта, но работала в очень солидной организации – Совнаркоме республики, (По – современному, в Совете министров Азербайджана) и пропуск на поездку в Моздок, забрать меня, получила. Даже из Баку, далеко находящемуся от линии фронта, поезда ходили не по стабильному расписанию, а составленному от суток до двух недель. Постоянно нарушаемому воинскими эшелонами, в сторону запада, отправляемыми в первую очередь. Как маму встретила Сима, не помню. Не помню и деталей отъезда. Вспоминаю только, что по пути в Баку, несколько дней мы с мамой жили в Пятигорске. Я был поражен горячей водой, бежавшей по бетонному желобу из нагорной части города. Мама сказала, в этой воде можно сварить яйца всмятку. Яйца были в дефиците, и проверить не представилось возможным. Остановились в каком-то казенном помещение, где одна комната была завалена репчатым луком, в другой стояли металлические бочки с подсолнечным маслом. С едой была напряженка, и, чтобы как-то утолить голод, мама несколько раз в день жарила лук на масле. Мне такая еда нравилась, и с тех пор на всю жизнь полюбил румяный, поджаренный на натуральном подсолнечном масле, лук. Еще в памяти осталось стояние на остановке в холодный осенний день в ожидании машины в Нальчике. Очевидно, поезд в Баку шел оттуда. Не спросил маму или тетку в свое время.

В вагон втиснулись с трудом. В нем не было и сантиметра свободной площади. На вторых и третьих – верхних багажных полках, лежали люди. Нижние полки сидя занимали по три – четыре человека, тесно прижавшись друг к другу. На полу и в проходах тоже сидели и лежали. В одном отсеке (теперь называют купе) люди потеснились, на одну лавку мама села четвертой, на другую посадили меня. Так и ехали около двух суток, одну ночь точно. Ночью одна из теток, занявшая вторую боковую полку, сжалилась надо мной и позвала лечь рядом на полке. Мама не сразу разрешила, опасаясь, что свалюсь с высоты.

В старых вагонах стоп – краны стояли тогда почти в каждом купе. И вот я, восьмилетний пацан, взбираясь на вторую полку, по незнанию ухватился за красный рычаг стоп-крана. Раздалось шипение, поезд начал тормозить и вскоре на несколько секунд остановился. С одной из полок подскочил мужик, схватил мою руку, прижал больно, и вместе с ней, вернул рычаг крана в исходное положение. Поезд стал набирать скорость. Моих детских силенок не хватило полностью повернуть кран и остановить поезд.

Народ долго возмущался, продолжая материть маму, женщину, со второй полки, позвавшую меня, дурачка, не знавшего, что красный рычаг предназначен для экстренной остановки поезда. Ругавшие маму активисты, были глупее меня, предполагая, если наш вагон остановился бы, следующие вагоны натолкнулись на него, и перевернулись. Произошла бы катастрофа. В свои 8 лет, я знал, этого не может произойти, торможение происходит одновременно всех вагонов, соединенных в единую тормозную систему.

Через какое-то время в вагон вошла делегация поездного начальства: начальник поезда, два милиционеры, несколько энкэвэдэшников в кожаных тужурках и кепках, как в кино. Продолжаю теряться в догадках, как вычислили вагон и кран, который дернули. Скорее всего, кто-то донес. Маму заставили предъявить документы, пропуска на себя и меня. Второго пропуска, естественно, не имелось. Спасительную роль сыграло мамино удостоверение работника совнаркома Азербайджана. Поездная бригада была из Баку, и всё закончилось составление акта с подписями свидетелей происшествия и угрозой, что в Баку НКВД разберется, случайно ли я дернул кран или преднамеренно, чтобы нарушить расписание, движение воинских составов. Мама пила таблетки, и ждала кары в Баку. Соседи по отсеку очень напугали её, объясняя, какое это преступление, в военное время пытаться остановить поезд, нарушить движение поездов на линии снабжения фронта нефтепродуктами из Баку. Мама плакала.

К счастью, происшествие закончилось без последствий. Маму даже не вызывали в НКВД. На работу к ней пришел сотрудник, расспросил подробности, записал, мама расписалась и больше её не трогали

В Баку, я вернулся в свою школу №42, во второй класс и успел к знаменательному событию в жизни каждого советского школьника. Класс готовился к торжественной линейке, где всех нас должны были принять в пионеры.

Принимали сразу всем классом, было нам по восемь лет, согласия никто не спрашивал. Это в хрущевские и последующие времена, родители по религиозным или каким-то другим соображениям, могли не позволить ребенку стать пионером. Решились бы родители ребенка в 1944 году отказаться от красного галстука! Живо отправили бы далеко за Урал.

Мы выстроились в линейку в длинном школьном коридоре, старшеклассники – комсомольцы торжественно внесли знамя, не помню какое, скорее всего, школьное, и каждый из нас перед знаменем произнес клятву: «Я, юный пионер, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь, что буду твердо стоять за дело Ленина – Сталина, за победу коммунизма», и так далее. Затем комсомольцы каждому повязали красный галстук, старшеклассники забили в барабаны, затрубили в горны, красивая девушка из райкома комсомола, отдавая честь у знамени, торжественно провозгласила: «Юные пионеры! К борьбе за дело Ленина – Сталина будьте готовы!»

– «Всегда готовы!» – хором ответили мы, и запели, отрепетированное заранее:

В 1945 году мне было уже 9 лет, и многое отчетливо сохранилось в памяти. Прежде всего, два салюта. 1 мая и 9 мая. Позже я много раз смотрел салют с Бульвара, из парка Кирова, но такого потрясающего зрелища, как в День Победы сорок пятого, больше не видел.

Помню раннее утро 9 мая. Всех нас разбудила громкая, на весь двор, музыка, громкие крики людей, вышедших во двор. Кто плакал, кто смеялся, все были возбуждены.

С началом войны все радиоприемники и радиолы у населения изъяли. В последние дни апреля 45-го, их вернули владельцам, и теперь они гремели на весь двор и улицу.

Всю войну мы продолжали жить в Арменикенде, на Верхнее – Бульварной улице, в 223 – м квартале, в котором в послевоенные годы, с отменой карточной системы, заработал ресторан «Мугань». В 60 – 70-ые годы, со стороны проспекта Ленина, пристроили башню – высотку отеля с тем же именем. Название Ленинского проспекта заменили на проспект Свободы – Азадлыг. Долгое время с фасадной части нашего квартала пустовало помещение бывшего магазина, в котором, мы дети, играли в прятки. Потом там разместились пожарные со своими красными автомобилями. Позже пожарников сменили продовольственный, а затем промтоварный магазины.