Олег Зареченский - Ховальщина. Или приключения Булочки и его друзей

Одной из любимых булочкиных была игра в «хромого». Не в хромого дядю Толю, с чьим сыном ты дружил, из соседнего подъезда. И в квартиру к которому было очень удобно входить прямо с улицы, потому что дверь была не нужна, окна до земли почти доставали. А двери, двери какие, помнишь. Всегда внизу в следах маленьких ног. До кнопок никто не доставал. А надо было собрать команду, чем больше, тем веселее, выбрать водящего, и по принципу салочек от него бегать. Главное отличие от той известной игры, той, в которой не хромают, состояло в том, что все это происходило вокруг трансформаторной будки, и водящий должен был почему-то прихрамывать. А хромой дядя Толя тоже прихрамывал, и может от него, все-таки, пошла эта игра. Но он не обижался, все равно. А летом было приятно зайти прямо в окно к нему в квартиру и попить водички. Просто все мимо пробегали, и заскакивали сразу на кухню, окно-то открыто всегда летом, попить.

А другое популярное развлечение было каким, не каждому детдомовскому даже по силам или заезжему сорванцу, потягаться. Недалеко от дворов простирались эти многочисленные цеха заводов и фабрик, на которых загадочным образом что-то производилось, и от которых каждое лето отправляли детей в пионерские лагеря на желтых лиазовских автобусах, а если отряду повезло больше, то и на Икарусах, правда, Булочка обычно больше любил отечественного производителя, занять там место на боковом сиденье за стеклом кабины. И разглядывать. А кабина чем только не украшена. И периметр стекла кисеей отделан золотистой, как на знамени, и изолента разноцветная по всему салону расклеена. И фотки. Женщины сплошные, все блондинки. А руль, какие баранки были у лиазовских автобусов. Сейчас такие только в далеких южных странах можно встретить. Ну, если водитель не какой-нибудь, а ценитель прекрасного, и со старанием.

Так вот, цеха этих загадочных заводов, а может и сами заводы, соединялись железной дорогой, пути которой, в свою очередь, были огорожены с обеих сторон высоченным деревянным забором. Получалось что-то наподобие туннеля, только без крыши. Идешь, идешь по нему, и только небо видно, если дерево какое-нибудь не застит глаз. А больше ничего не видать. Только забор с двух сторон и тянется, некрашеный такой, но высокий, высокий. А надо-то, пройти всего на всего по туннелю-то этому, пройти от одного завода до другого по этой дороге, но не просто так, а подгадать, да, а то были одни, они просто пробежали, ну и чего, так они потом больше и не приходили. Так вот, твое время прохождения должно совпасть со временем движения поезда, а за поворотом не видно ничего, и назад оглянешься, тоже не видно. И откуда он поедет, не понятно, а может не поедет. Так и машинисту не видно. Дядьке в кепке, точнее фуражка кожаная у него была, с околышком. Вылитый революционный рабочий с Путиловского. Он орал громче своего паровоза, электровоза точнее. Поэтому и тихо подъезжал, не слышно, вот и страшно. И Булочка, идя с приятелями в этом туннеле по шпалам железнодорожного полотна, который поворачивал так, что возможность увидеть что либо впереди, хотя бы метров за пятьдесят, становилось невозможным, всегда в тайне надеялся, что поезда не будет, что он пойдет в другой раз, но не сейчас.

Иногда он прикладывался ухом к холодным рельсам, и, втягивая носом неповторимый запах мазута вперемежку со свежим железом, а какое оно еще может быть, именно свежее, если бликует на солнце шлифованной поверхностью, а не ржавеет на запасном грязно кирпичной охрой, надеялся определить – идет ли поезд. Так его учили старшие, да только ни разу не слышал. Мол, по рельсам звук быстрее передается, чем по воздуху. И сразу услышишь. Ему кто бы послушать дал, чего услышать надо, а так не понятно, какой звук извлечь из железа.

Много звуков мерещилось, а нужный какой, не ясно. Но нет, громадина выплывала из-за поворота всегда бесшумно и неожиданно. И, вот тогда он с друзьями прижимался изо всех сил спиной к забору, который надо сказать, подходил к полотну довольно близко, и под озверелый гудок машиниста, считал вагоны. Булочке иногда казалось, что вагон или сам тепловоз зацепят его за нос, или, если повернуть от страха голову набок, за щеку.

Еще рядом с железкой текла речка, по названию и по виду речка-вонючка, не какая-нибудь Река Уважаемая, а просто – «речка—вонючка». Правда, не смотря на название и запах, в ней почему-то водились пиявки, которые вроде как любят чистую воду, такие толстые, черные, извивались они всегда сильно на палочке, если их держать, как фокусник. Их Булочка с приятелями и ловил, но так как промышленного значения в жизни детворы они не имели, а больше никто не ловился, их выбрасывали обратно. Странное дело, пиявки водились во всех речках, попадавшихся в те времена Булочке, или так казалось.

Как и у всех нормальных людей, у детей тоже были типа деньги, но не дурацкие бумажные, а самые настоящие монеты. Такими карманы набьешь, они побрякивают тускло, не звонко, как пятаки медные, если в трясучке сойтись с ними, они правда и в ладонь не всегда влезали, поэтому тряслись обычно по копеечке, у кого духу хватит по пятаку трястись, да и не было ни у кого пятака, так, разве что Булочка один раз нашел на трамвайной остановке, отцу отдал. Поэтому своя монета звенела. Особенная. Делалась она просто – у магазина, стоявшего на перекрестке границ владений булочкиной компании с остальным миром, имелся газон, в который аккуратные дядечки выкидывали пивные пробки от только что приобретенных бутылок. Пробки были все, как правило, из-под Жигулевского, и имели на своем фасаде выпуклые иероглифы чего-то, наверное, обозначающие время и дату розлива. Имелся у этих пробок, помимо их массовости, и еще один недостаток – в те времена натурализма и еще не полной победы химии, внутренности этих пробок в качестве уплотнителя были заполнены пробковым деревом, которое для превращения пробки в монету удалялось посредством выковыривания ногтями. Занятие не самое приятное, но необходимое. Много повыковыривать приходилось, чтоб в карманах звенело. После вышеуказанной процедуры пробки плющились об асфальт подручными средствами и становились звонкой разменной единицей. Но попадались пробки иностранные, наверное, чешские, с изображением пивной бочки в цвете и с пластиковым уплотнителем внутри. Понятное дело, это были уже червонцы по отношению к остальной мелочевки. Ценились также и пробки с надписью «Пепси», но в этом газоне почему-то они водились редко. Булочка тоже старательно ковырялся в земле, выковыривая втоптанные металлические кружочки, и как настоящий старатель, мечтал о самородке в виде чешской пробки. Но найти ее так и не удавалось, и поэтому карманы его были набиты «отечественной» мелочью.

Читать дальше