Сергей ДИНОВ - Маскарон. Книга первая

– Каждый одессит – поэт, не каждый, из природной вредности, может в этом себе признаться. Потому в прошлом, большинство из нас, оставшихся в городе, – мелкие лавочники, торговцы и рыбаки. В прошлом. Нынче мы все жалкие, нищие пенсионеры. Да, в этом трудно признаться: нищий!.. Вся жизнь пошла прахом.

– Не будем о грустном, Григорий, – попросил Воротов.– Однако, и мне пора. Спасибо за вступительное слово. Надеюсь снова встретиться…

– Пройдемся по Маразлиевской, я вас приглашаю, – попросил старик.

– Темно. Да и поздно уже. Мне на Французский бульвар добираться, к гостинице киностудии.

– Так, а я живу совсем рядом! – обрадовался старик.– На Мукачевском переулке. Пройдемся?! С Маразлиевской попадем на Французский…

– Заберите пиво, – предложил Воротов и позвал официанта, чтобы расплатиться.

Уставший, расслабленный от выпитого пива, Воротов шагал по остывающему мягкому асфальту улицы, оглядывал без особого энтузиазма фасады старинных домов, пропускал мимо ушей рассказ старика. Новый знакомец перемежал специфическую речь одессита вполне профессиональными пояснениями заядлого экскурсовода-любителя.

– Слушайте меня сюда ушами, – расстроился Григорий, когда понял, что гость половины не услышал из его вдохновенной путеводительной речи. – Такого не скажет вам ни один одессит. Все наши дети и внуки разъехались на исторические родины, подались за океан ближе к большим деньгам и благополучию. Кому сдалась нищая, убогая старушка Одесса – мама?! Только пасынкам. Они и угробят матушку. Окончательно. Я вас уверяю. Через год, через два, через десять – распродадут по частям… Вы слушаете меня ушами или – таки нет?

– Да – да, извините, – вздохнул Воротов. – Устал.

– Надо прививать детям их традиций. А кому это делать? Кому, я вас спрашиваю? – настаивал старик.

Воротов с облегчением сообразил, что прошли они уже всю Маразлиевскую, в советском прошлом улицу малознакомого Энгельса, который к Одессе ни сном, ни духом не лежал. Даже не знал, небось, теоретик революций, об этом благодатном крае у моря.

– Махнем – ка мы до Французского на частнике, любезный, – предложил Воротов как можно мягче, чтоб не обидеть старика. – Ноги отказываются идти.

Как бы от усталости он картинно воздел взгляд к небу и в сумеречном свете уличных фонарей, меж двух оконец под крышей дома номер «5» заметил на фасаде два барельефа. Воротова поразило, что на шее женских ликов вместо традиционных украшений: бус, колье, листочков или веточек, – явно вырисовывались тенями веревочные петли с узлами.

– Вот так да! – восхитился он совпадению своих грустных мыслей, переживаний за судьбу пропавших актрис и необычных гипсовых украшений весьма заурядного жилого дома.– Что бы это значило? – спросил он Григория.

– Что?

– Веревки на шеях девчонок?

– А я что вам говорил, уважаемый Роберт?! – обрадовался старик нежданному интересу приезжего.– Ч а са не прошло нашей милой беседы.

– И все – таки, – крутился на месте Воротов, забыв об усталости, пытаясь в сумерках вглядываться в фасады соседних зданий противоположной стороны улицы. – Что за украшения такие? Очень необычно.

– Жители полагают, – неуверенно пояснил Григорий, – что в доме этом повесилась от несчастной любви дочь владельца, некоего князя…

– И для симметрии прилепили два девичьих лика, – с сарказмом заметил Воротов. – Весьма схожих. Может, близняшки у прошлых хозяев повесились?.. Но – без шуток. На других домах Одессы могут быть подобные маски?

– Едва ли, – засомневался Григорий и снисходительно усмехнулся. – Быть может, мы с вами, уважаемый Роберт, откроем новую страничку истории старой Одессы?

– Или вернем утраченную… – пробормотал Воротов, развернулся и бодро зашагал в обратную сторону. Старик довольно резво кинулся за ним.

– Куда же вы?

– Кажется, я видел подобные маски на других домах, – откликнулся Воротов.

– На каждом доме, я вас уверяю, могут оказаться нимфы и кариатиды. Но предлагаю вернуться утром, – крикнул вдогонку старик, – тогда не придется заж и гивать фонарь. Разглядеть-таки в ноч и мало что можно.

Воротову нужен был эмоциональный толчок. И он его получил.

Еще один женский лик с одинарной веревочной петлей и узлом на шее он обнаружил над аркой и окном дома номер «54».

– Тут целая толпа висельниц, – обрадовался открытию Воротов.

Самое удивительное, что огромный горельеф женского лица, с замысловатой веревочной петлей на шее они увидели в начале Маразлиевской улицы, под крышей дома, у подножия которого они просидели за столиком кафе весь вечер, преспокойно попивая пиво.

Приятно удивился открытию и сам старик. Он откровенно признался, что сам не обращал внимания на столь экстравагантные женские украшения или не придавал им значения.

– Вам непременно надо встретиться с Валерой Нетребским, – торопливо и шепотом заговорщика заговорил старик, пока Воротов с детским восторгом всматривался в женский лик на фасаде дома, огромного четырехэтажного «утюга», под крышей которого в начале века прожил год с лишним писатель Куприн.

– Валера пишет статейки в местную газетку, рассказывает об самой разной архитектуре, – продолжал старик, – он может-таки знать об этих чудесницах с петлями на шейках.

– Или о невольницах, – размышлял вслух Воротов.

– Что, простите? – не расслышал старик.

– Интересно, Куприн в свое время приметил необычность женского украшения на гипсовой девушке?! Он же прожил в этом здании целый год, если верить памятной доске, – рассуждал Воротов. – Не мог же романтик писатель не заметить сей лепнины над своей головой.

– Не мог, – согласился старик. – Но, похоже, не заметил. Не помнится мне, чтоб Куприн поминал в своей прозе нашу расчудесную лепнину на Маразлиевской. А уж поверьте, я большой знаток всего литературного, что связано с любимой Одессой. Паустовский – таки да, много писал, но тоже не отметил наших гипсовых красавиц.

– С легкостью поверю в вашу эрудицию, уважаемый Григорий, – согласился Воротов, впрочем, без особого внимания разглядывая тщедушную фигуру пожилого человека, его мятый костюмчик и несвежий ворот рубашки выдавали в нем бывшего школьного историка или учителя словесности на пенсии.

Чернильная синь неба над Одессой прояснилась до линялой простыни, которую натягивало на город с моря упругими волнами ветра. По Маразлиевской улице прохаживалась престранная пара и вела пространные разговоры с самыми невероятными предположениями о веревочных петлях на шеях гипсовых девушек.

Утром, едва только Кипренов со скрипом и стоном пошевелился в постели, Воротов сообщил с полной уверенностью: