Сергей Е. ДИНОВ - Выползина. Портал 55. Дневники 90-х. Роман

– Модели, – подсказал Федор.

– Модели чего, едрена корень?! Заменитель женщин… – с легким презрением отозвался подполковник. – Справа, у сувенирного киоска, – крепкий парнила в пижонской кепочке. Этот, видать, – из шестерок прибандиченных. Будем расставаться, сразу, энергичным шагом двигайся на гладкого. Он растеряется. Неопытный, франтоватый юнош. Минуешь сквозной проход вокзала, тут же вернись и нырни вниз, в «туалэт», типа, сортир, обозначенный на плане буками «Мэ» и «Жо», как там говорил мой любимый актер Папанов в известном фильме…

– Фильме… – невольно повторил Федор, не переставая удивляться эрудированностью подполковника, его выдержкой, способностью шутить в любой обстановке, но главное, его дружеского, почти отеческого отношения к малознакомому человеку.

– С полчасика пережди в кабинке… Как пить дать, потеряют тебя из вида… Сосунки!.. Так, брат Федор, запомни: из сочувствия тебе всё это рассказываю… Попал ты, похоже, в сложную ситуацию. Выкручивайся.

– А почему вам их не… – прошелестел умирающий от волнения Федор.

– Задержать? Арестовать? – снисходительно улыбнулся старый сыскарь. – Толку-то?! Отбрешутся. Отмажут. Выкупят. Много вариантов… Вот еще что, – подполковник вынул из внутреннего кармана шинели листок засвеченной чистой фотобумаги, размером с открытку.

– Твоё? – уточнил Тарасов.

– Из сумки? – догадался Федор. – Может, завалялся? Печатаю иногда фото… Есть фотоувеличитель…

– Почему чистая? – настаивал Тарасов.

– Случайно попала…

– Ну-ну, – осуждающе покачал головой подполковник. – Думаю, не случайно. Держи, – он вручил Федору листок фотобумаги. – Проверяют тебя, Федя. Проверяют. И проверку ты не прошел…

– Кто?! Как проверяют?! Зачем?! – залепетал Федор.

– Выясняй. Но будь осторожен, сынок, – предупредил Тарасов, развернулся и направился к выходу с вокзала, к площади Восстания.

Следуя указаниям подполковника, Федор кинулся через сквозной, боковой проход здания вокзала. Гладкий юноша в красном шарфике прозевал его прорыв, отвлекся на модную, симпатичную девушку с ярким чемоданчиком на колесиках.

В туалете Федор отсиживался не менее получаса. Затем с оглядками и предосторожностями перешел Лиговский проспект, развернулся в обратную сторону и ринулся сквозь утреннюю толпу прохожих к вокзалу. Клеенчатые ручки ворованной сумки жгли руки, но отдавать добычу он не собирался, оставляя себе в залог чужое, пока не вернут его собственные вещи. Но и нести ворованную сумку в отчий дом, где ни разу не было места лжи или нечестному поступку, Федор не решился.

Засунул поклажу в ячейку автоматической камеры хранения в ангаре у платформы загородных поездов и код набрал, конечно, элементарный: буква – начало фамилии и цифры – год своего рождения, чего знающие люди делать не советуют, иначе шустрые воры элементарно вскроют ячейку как раз следом за вами. Но Федор был не в том состоянии, чтобы думать и соображать.

Родной город встречал сыростью и промозглостью. Серые автомобили проносились рядом с тротуаром, обдавая хмурых прохожих тучами водяной грязной пыли. Лишь умытые яркие трамваи весело гремели по Лиговке с традиционным оптимизмом вымирающего транспортного средства.

Всю свою сознательную жизнь Федор существовал как бы в идеализированном мире со сглаженными углами. Казалось, он не принимал участия в процессе этой сложной, жестокой жизни, а лишь следил за ней со стороны. Родители его прожили шесть десятков лет со светлой верой в «коммунистическое завтра» и теперь едва-едва сводили концы с концами. Отец – на пенсии по инвалидности. Мама-учитель истории и словесности уже перестала понимать, как и чему учить своих младших школьников. Нельзя же, в самом деле, в девятнадцать лет преподавать историю СССР в одной редакции и славить товарища Сталина. Затем в двадцать два принять новую историю СССР и восхищаться смелостью разоблачений товарища Хрущева. Двадцать с лишним лет конспектировать передовицы газет «Известий», «Правды», «Труд», цитировать бессмысленные «материалы», бесконечные «постановления» партийных съездов, с умилением прерываться на скобочные сноски «бурных и продолжительных» аплодисментов, краснеть от сомнительных комплиментов и похвал, сменяемых один за другим, парторгов школы. Наконец, с «перестройкой», с чистого, белого листа перечитывать и восстанавливать заново историю забытой России. Под пенсию, честная и добросовестная, мама Федора совсем растерялась в запутанной истории недавнего прошлого страны и предпочла преподавать ботанику и природоведение, так оно для детских умов старому педагогу показалось безобидней. До тех пор, пока, конечно, на Руси вновь какой-нибудь растительный разрушитель Лысенко не объявится.

Так вот и существовал Федор душа в душу со своими родителями в одном, как бы поверхностном, иллюзорном, стерильном мире. Другой мир, грязный, порочный, ужасный, где убивали и грабили, воровали и обманывали честных граждан, их, как бы, не затрагивал, не касался.

Был еще третий мир, где шикарно и широко жили, с огромными доходами и особняками, дорогущими лимузинами. Этот мир являлся к ним с экрана телевизора, как нечто абстрактное, фантастичное, хотя и вполне реальное. Эти миры никак не пересекались с их патриархальным, замшелым бытом… до сегодняшней ночи.

Утром усталый Федор тащился по Лиговскому проспекту, понимая, что три параллельных мира сошлись, наконец, под его ногами, как тому не сопротивлялись его старики – идеалисты, изолируя себя и сына морально, этически… и еще, бог знает чем, что родители называли культурным наследием прошлого нашей великой когда-то России.

Федора покачивало от слабости и сонливости из стороны в сторону. Чуть ли ни через каждый шаг он оглядывался и озирался. Хвостов в виде модного юноши с зачесанным чубом и приблатненного парня в кепи не заметил. Чистый листок фотобумаги, непонятного назначения, он изорвал с приятной хрусточкой глянцевой фотоэмульсии в мелкие клочки и выбросил в урну на Кузнечном переулке, совершенно не задумавшись, случайно или нет, тот попал в сумку Вероники…

Наконец, измученный, Федор ввалился в родительскую, вечно затемненную квартиру, словно коренные питерцы постоянно находились в состоянии блокады и соблюдали светомаскировку. Отец Федора мальчиком пережил войну в Ленинграде вместе со своими родителями, служащими железной дороги и не оставлял старых привычек занавешивать окна шторами даже днем.

Мама, причитая и плача, успела довести своего любимого сыночка до кровати, куда он повалился одетый и мгновенно заснул.

Спал добрый молодец два дня и две ночи. Не поверите, так, кстати, и было. Кормила его, сонного, мама с ложечки. Отец шуршал газетой, удрученно покачивал седой головой при виде невменяемого сынка. Родители не могли отойти от сообщения проводницы Светика о том, что их сын – подозревается в убийстве, от разговоров по телефону с подполковником Тарасовым, ждали объяснений от наследника.