Татьяна Шарпарь - Anamnesis vitae. Двадцать дней и вся жизнь

– Это хорошо, что не в праздник, хочу в выходные на дачу съездить, петрушку-морковку посадить, – сказал ему тогда Фомин, – а перед этим надо еще раз поговорить с Натальей Голицыной, с соседкой. Она точно знает больше, чем говорит.

– Почему ты думаешь, Петр Петрович, что она должна что-то важное знать? – удивился Алексей.

– Да потому что она в тот день им звонила дважды. Алексей от удивления не нашелся, что ответить и замолчал. Петр Петрович расценил его молчание как прекращение разговора.

– Ну, бывай, – сказал – и нажал отбой.

Вот теперь надо вызывать эту Наталью на беседу, или можно самому, в рамках розыскных мероприятий, прийти к ней домой и завести, как бы невзначай, разговор о том, что же она такое знает по делу об убийстве соседей и почему она не сообщила, что звонила им в день убийства. Ведь тогда он еле убедил следователя, что она непричастна. Следователем был назначен Терехин из Московской областной прокуратуры – мужик вредный, завистливый, жадный до дел тухлых или громких. А это дело как раз было очень тухлым – убит известный, известнейший, московский ювелир, да еще на даче, да еще с женой. Лучше бы, конечно, с любовницей, но и так сойдет. Терехин прямо-таки сиял: распоряжался громким начальственным голосом, давал интервью, напускал туману, фотографировался, в общем, сумел создать общественный резонанс и стал активно примерять близких друзей на роль убийцы. Почему-то Наталья Голицына ему сразу не понравилась. А вот Алексею она как раз сразу понравилась. Она ему показалась очень красивой, он таких всегда опасался. Женщины с броской внешностью казались ему надменными и неприступными. Он с ними старался не иметь никаких дел. Но Наталья странно не соответствовала этому, придуманному им, образу. Она была доброжелательна, не смотрела на него, как на тупого мента, а разговаривала человеческим языком, пытаясь помочь в расследовании: вспоминала знакомых, которые могли что-то знать, показывала дачу, участок, баню. Чувствовалось, что она хорошо знала чету Горчаковых, бывала на этой даче, пользовалась их доверием. Вот это и насторожило Терехина. Он привязался к одной версии и не хотел слушать ни о чем больше. Чуть не применил к Наталье меру пресечения в виде заключения под стражу. Еле тогда уговорили, что это бред: не было у Натальи Голицыной мотива, скорее наоборот, она много потеряла. Все в доме знали, как старики любили и Наталью, и ее дочку Полину. Наталья и сама рассказывала, что могла оставить девочку у соседей хоть на день, хоть на вечер. Полина даже ночевала у Горчаковых, когда болела ее няня, а Наталья дежурила ночью в больнице. Но Терехин не хотел ни о чем слушать до тех пор, пока Алексей не приволок ему копию завещания, в котором Наталье доставался только жемчужный гарнитур с бриллиантами, а все остальное – племяннику. Терехин нехотя отпустил тогда Наталью и переключился на племянника, которого и в стране-то не было, не то что в Москве. Да, на этих днях как раз полгода после убийства, и племянник должен вступить в права наследования. А тут новое убийство, и опять каким-то образом замешана Наталья Голицына.

– Пирожки, Алексей Николаевич, – Миша протягивал сверток, – осторожно, еще горячие.

Алексей развернул бумагу, выбрал пирожок и застонал от удовольствия – так было вкусно.

– Жениться тебе надо, Николаич, – это уже Сергей

Иванович принял эстафету обычных банальных фраз. Насчет женитьбы Алексея не шутил только ленивый, да еще, по молодости лет, Миша Некрасов. Алексей уже привык жить один. Он все умел, все знал. Женщины, если появлялись в его жизни, были для него только объектом недолгосрочных ухаживаний с легкими постельными отношениями без последствий. Так что жениться он пока не собирался и на шутки не обижался.

– Надо, надо, надо, – скороговоркой проговорил он, потому что в этот момент увидел, как перед оцеплением стоит Наталья Сергеевна Голицына и отчаянно препирается с милиционером, жестами показывая в сторону своего подъезда. Руки у нее были заняты тяжеленными сумками, и она, показывая на подъезд, их приподнимала. Со стороны смотреть на это было совершенно невозможно. Ей же тяжело! Алексей рванулся к оцеплению.

– Что у вас? – обратился он к милиционеру.

– Да вот гражданка утверждает, что живет в этом подъезде, – козырнул тот.

– Так пропусти.

– Есть. Проходите.

Наталья сверкнула глазами в сторону милиционера. – Полина, быстро за мной!

Алексей огляделся. Полины рядом не было.

– Наталья Сергеевна, подождите, а где Полина? Наталья обессилено опустила сумки на асфальт. – Господи, где же она? Полина!! Полина, ты где?! – Мама, что ты кричишь? Я папу тебе веду.

Полина важно вышагивала, ведя за руку капитана Пестрова. Его щеки горели. Он как-то даже упирался, но шел.

Что же это у меня за отдел такой, подумал Алексей, все, как красны девицы – румянцем заливаются.

– Полина, придется мне за тебя взяться, – сказал строго Алексей. – Разве можно подходить к незнакомым людям, тем более, мужчинам? Ты что у нас, дикая совсем?

Он развернулся в сторону Натальи, которая чуть не плакала от досады.

– А вы, мамаша, совсем не занимаетесь воспитанием дочери, придется вами тоже заняться.

Наталья хотела уже что-то ответить этакое дерзкое, острое, но, посмотрев на Алексея, увидела, что глаза его смеются.

– Спасибо, Алексей Николаевич, заходите чаю попить.

– До свидания, Наталья Сергеевна, зайду непременно завтра около девяти ноль-ноль.

Наталья удивленно посмотрела на него. Это не было похоже на любезность, он ее предупреждал, что есть о чем поговорить, и завтра он придет не чай пить, а по делу.

Все собрались вокруг начальства разом. Саша Мальцев, маленький, шустрый, похожий на подростка, пожал Алексею руку.

– Здрассте, товарищ майор! В общем, в опорном пункте ничего особенного. Сегодня он освободил полдня, сказал, что у него важная встреча и чтобы его не искали. С кем встреча, не сказал. Веселый был, собирался на дачу морковку сажать. В календаре у него запись на сегодня только одна: 16:00 – Пиво. Я по компу пробил, наших клиентов с такой кличкой нет.

Вот это да! Алексей опешил, а потом сказал вкрадчиво:

– Знаешь, как это называется? – Что?

– Да то. Это называется профессиональная деформация личности. Пиво – это слабоалкогольный напиток, который готовится из хмеля, а вовсе не бандитское погоняло. И это пиво мы должны были с ним сегодня пить по случаю моих отгулов. Я даже уборку дома сделал.

Глаза у Саши моментально сделались круглыми и печальными.

– Эх, жалко мужика!

– Не то слово – жалко, мне бы только этого гада найти, который его…

Выговорить, что именно, Алексей не смог. Горло перехватило, и он испугался, что, не дай Бог, разревется, вот будет потеха! Не убойный отдел, а институт культуры на сельхозработах – девочки, не садитесь на землю, простудитесь!